Я забрался в тень куста и вновь стал угрюмо наблюдать, как солнце медленно ползет в раскаленном небе. Снова и снова я нырял в океан, чтобы освежиться, но соленая вода только раздражала кожу, соль высыхала, и солнце пекло меня еще больше.
Когда солнце вновь стало садиться, я стал метаться по берегу вне себя от жары, слабый от голода и обезвоживания. Джек непременно вернется, еще до наступления темноты. Но, когда небо осветил зеленый закат, обратившийся в темнеющее синее небо, я понял, что он не вернется. Джек никогда не вернется. Он оставил меня здесь умирать.
Я знал, что теперь он уже, наверное, сочинил историю, как я упал за борт и как он заметил это, когда было слишком поздно.
«Бедняга Обезьяна утонул». Я словно видел, как он говорит это с победным блеском в глазах и притворно-скорбным выражением на лице.
Я лежал на пляже, слишком слабый, чтобы беспокоиться об аллигаторах, змеях и львах. Я закрыл глаза и почувствовал, что впадаю в транс. Так просто было уснуть и позволить Богу забрать себя.
Я был без сознания, когда Кахану приплыл на остров и осторожно перенес меня в лодку. Уже на Калани Малуйя обмыла мою обожженную кожу, обернула прохладной тканью, переложив ее ароматическими листьями, чтобы сбить лихорадку.
— Желтоволосый — истинный сын своего отца, — сказал Кахану. — Зло передается из поколения в поколение…
Позже Малуйя рассказала мне, что, когда она сказала Кахану, что я пропал, он сразу пошел к Джеку и потребовал сказать, где я. Джек сказал, что даже не видел меня, и они обыскали весь остров.
— Да он, наверное, свалился с утеса и утоп, — сказал Джек как бы между прочим, но Кахану знал, что он лжет, и разозлился. Меня не было уже очень долго. Он знал, что теперь речь идет о жизни и смерти.
Он схватил Джека за руку и заломил ее за спину.
— Где он, отвечай, желтоволосый ублюдок! — закричал он, и Джек завопил, что расскажет отцу, Кахану высекут кнутом, он потеряет работу, и его сошлют с острова.
Кахану заломил ему руку еще дальше, и Джек заорал еще громче. Малуйя шепнула Кахану, почему Арчеру нужно, чтобы я был жив.
— Если Обезьяна умрет, — вкрадчиво сказал Кахану Джеку, — то это тебя высекут. Мистер Арчер будет сечь тебя, пока ты тоже не умрешь, и ты это знаешь.
Джек всхлипывал молча, но он знал, что Кахану прав. Арчер убьет его, если он лишит его шанса получить состояние. Поэтому Джек рассказал им, где я. Он сказал, что я прыгнул с лодки и поплыл к берегу, а потом отказался возвращаться. Он сказал, что я якобы не желал больше жить на Калани, а решил справиться сам.
— Лжешь, маленький ублюдок, — прошептал Кахану и заломил руку еще дальше, пока она не хрустнула, как пистолетный выстрел. Джек заорал в агонии.
— Убийца, — прошептал Кахану ему на ухо. — Ты упал с дерева и сломал руку. Понял? В обмен на то, что Обезьяна не исчезал с острова.
Позабыв о боли, Джек понял, что сделка состоялась, и Кахану не расскажет отцу. Он кивнул. На следующий день его отправили в лодке на Мауи, чтобы вправить руку. Потом он вернулся в Гонолулу и там провел остаток каникул.
Я победил. Калани вновь был моим. На некоторое время.
Годы медленно шли, я был счастлив и доволен своей жизнью, но мои мечты все же были полны воспоминаниями о вилле. Я очень хотел вновь увидеть Нэнни Бил, вдохнуть запах цветущих мимоз, услышать поющих птиц. Но Калани — вот моя реальность.
Иногда Арчер присылал на остров ленивого, полусонного «учителя», чтобы сделать вид перед своими друзьями, что он заботится об обучении бедняги Джонни, хотя тот и был «немного не в себе». Каким-то образом учителям удалось научить меня читать, и я проглотил все книги, которые были в доме, даже те, половина страниц которых была съедена термитами. Один из учителей, сухощавый молодой англичанин-алкоголик, привез с собой акварель и масляные краски. Виски было для него всем, но, когда его не было, ром тоже становился неплохим заменителем, иногда — пиво, вино, на крайний случай, и неочищенный спирт.
Он был обычно слишком пьян, чтобы активно заниматься со мною, но, когда рука его была достаточно тверда, он хорошо рисовал. Обычно я стоял позади него, наблюдая, как он, словно по волшебству, воссоздает ландшафт, вздымающийся отвесный утес, и мои руки так и тянулись помочь ему.
Он показывал мне краски, как содержать их в чистоте, как накладывать краски, объяснял разный состав бумаги для акварели. Он показывал, как смешивать краски, чтобы получать свои цвета, подарил мне уголек и показал, как делать эскизы.
Я открыл для себя новый мир. Я перестал целыми сутками ходить за Кахану, а вместо этого начал рисовать. Я был покорен этим волшебством. Это увлекло меня полностью. И вновь я был счастлив.
Джек не возвращался на Калани все эти годы, пока не пошел в колледж. Я не знаю, решил ли Арчер удержать Джека от его кровожадных проделок, пока не настанет мой час, но тот не появлялся, и жизнь была прекрасна. Когда мой пьяница художник был отправлен назад в Гонолулу с неожиданным приступом белой горячки. Арчер знал, что у меня остался весь его набор рисовальных принадлежностей. Он хотел, чтобы я просто возился молча в углу и не причинял хлопот.
И в это прекрасное время, когда мне было пятнадцать, я рисовал мои впечатления от виллы «Мимоза». Я рисовал Нэнни Бил такой, какой помнил ее, и мою спаленку с Фидо на кровати, и скрипучее кресло-качалку. Нэнни около камина. Я рисовал ущелья Калани, и встающие из них радуги, и бордовую бабочку, которая прилетала каждый вечер и садилась на перила веранды. Я рисовал Малуйю, расчесывающую свои длинные шелковые черные волосы. Я рисовал Кахану, галопирующего на лошади. Во всем я видел теперь новые ракурсы, замечал новые детали, чтобы более полно использовать цвет.
— У тебя особый способ видеть мир, — сказала мне Малуйя, когда посмотрела на свой портрет, потому что это была вовсе не та молодая женщина, которую она видела в зеркале. Она знала, что я сумел поймать отблеск той юной девочки, которой она оставалась в глубине души.
Калани хорошо учил меня, и, хотя я все еще был худым, я обрел особенную силу в моих жилистых руках. Я мог объезжать лошадей, ловить рыбу и работать, как раб, но после десятилетнего пребывания пленником на острове я оставался неотесанным, деревенским парнем, не привыкшим к жизни с людьми. Я ел пищу крестьян из банановых листьев, носил выгоревшие шорты и спал обычно в конюшне. Малуйя следила, чтобы я ходил чистым, и стирала те немногие вещи, которые мне принадлежали. И она настаивала, чтобы я не использовал местные словечки, а говорил чисто, без певучего гавайского акцента. И все же я был мальчиком с острова. Юным дикарем.
И тут на остров вернулся Арчер, но на этот раз Джек тоже был с ним. Джеку было девятнадцать, а мне пятнадцать. Между нами были десять лет жестокой вражды. И мы вновь встретились: Лаухомелемеле и Икайкакукане — «Желтоволосый» и «Сильный мужчина».
Арчер был мертвецки пьян. Он приказал подать обед и настоял на том, чтобы я сел вместе с ними. Он был в белом костюме ручной работы, широкополой шляпе, отлично сшитой рубашке элегантного темно-синего цвета из китайского шелка. А Джек был красивым молодым человеком из колледжа в белой полосатой рубашке и таких же полосатых брюках.
