в силах продолжить, но потом все же добавила: – Николай Степанович не хотел, чтобы мы виделись, он против нашего… сближения. И поэтому не разрешил…
Лешка Соловей. Алексей Муромов. Он хорошо помнил тот день, когда Петька съел всю гущу из тарелки Сони, и как она бесстрашно бросилась защищать своего обидчика. «Не бей его! Слышишь?! Не бей!» На чердаке Прохора, готовясь к боли, она тоже судорожно вздохнула. То был другой мир, где ей – маленькой, худенькой, беззащитной, надо было учиться выживать. Лешка еще хорошо помнил, как поднял кулак, готовясь ударить, и замер, встретив взгляд больших, переполненных испугом серо-голубых глаз.
Сейчас она смотрела точно так же… Инстинктивно ожидая удара.
Лешка прищурился. Он никогда не причинит ей боль, и разорвет на части любого, кто посмеет обидеть. Когда Абакумов сказал, что Соня уехала, этот званный вечер мгновенно стал пустым, и как раздражало то, что нужно отложить расспросы. «Где она? Где?!» – стучало в висках. Лешка при первой же возможности отвел в сторону деда и сказал: «Прошу, узнай, где Соня. Иначе я вспомню свои беспутные годы, и поговорю с Николаем Степановичем по-другому. У нее нет тетки в Калуге». Глаза Льва Григорьевича сверкнули, и он с усмешкой ответил: «Уж не влюбился ли ты, мой мальчик? Если так, то борись до конца. А я тебе помогу».
В гостях у графини Платоновой, Лешка не смешал Александра с пылью только потому, что боялся напугать Соню еще больше. Он знал: остановиться будет трудно… Но эта скотина уже утром пересчитывала ребра и мчалась обратно в Москву. Жалкий, ничтожный трус.
А на чердаке пришлось молить силу воли, чтобы не подвела, не отступила. Соня совсем близко. Маленькая птичка, которую так хочется прижать и не отпускать…
– Я уже терял тебя, и это не должно повториться. – Лешка улыбнулся тепло и взял Соню за руку. – Я хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь ты была рядом. Обещаю, я сделаю все для твоего счастья. Позволь мне это, просто скажи: «Да».
Музыка взвилась к потолку и стремительно полетела по кругу, цепляясь за рамы картин, спинки стульев, бокалы, кружева юбок… Соня сжала пальцы Соловья и почувствовала, как душу переполняет неведомая трепетная радость. И это были новые ощущения: зовущие, рождающие желания, обещающие спасение от всех бед.
– Да, – ответила Соня. – Да.
– Поверь, сейчас ты сделала меня самым счастливым на свете. – Лешка посмотрел в сторону Николая Степановича и Оли, затем отыскал взглядом деда и добавил: – Насколько я разбираюсь в светской жизни, сложные вопросы решаются куда быстрее, если их подкрепить самым обыкновенным скандалом. Доверься мне, хорошо?
Соня доверилась бы Лешке Соловью даже на краю пропасти, и когда он потянул ее к центру зала, она пошла, не раздумывая, боясь только одного: что он сейчас отпустит ее руку, и тепло растворится бесследно.
– Мы будем танцевать? – спросила она.
– Да, ты же обещала мне пять танцев, – весело ответил Соловей, обернувшись.
Теперь присутствие Сони перестало быть тайным, ее больше не загораживали дамы в пышных платьях. Уже через несколько секунд она встретила удивленный и растерянный взгляд Николая Степановича. Но поздно… Вчера Соня отнесла ювелиру Ивану Литке пару туфель Берты, и сейчас на ней было светлое бирюзовое платье с маленькими белыми розами на плечах и по подолу. Она уже не была одинокой, несчастной, незащищенной… Она следовала за тем, кого любит.
– Иди ко мне, – сказал Лешка, и притянул Соню к себе.
Они не заняли одну из свободных позиций в большом общем круге, а встали в центре, привлекая всеобщее внимание. Музыка стихла, а затем зазвучала, изменив тон на более мягкий. Она стала трогательной, нежной и попросила медленных плавных кружений, от которых волнуется сердце и розовеют щеки.
Соня положила руку на плечо Соловью, и они сделала два синхронных шага сначала вправо, затем влево. Поворот, еще поворот, вперед, назад, остановка…
Взгляд Лешки проникал в душу, ласкал, просил, обещал и не отпускал. Соня поняла, что сейчас произойдет, и робко улыбнулась. Но затем смущение ушло, растворилось, оставив после себя легкость, ту самую, которая позволяет забыть тревоги и воспарить над всеми.
– Готова? – тихо спросил Лешка.
– Да.
Соловей прижал Соню к себе, сначала коснулся белых роз на ее плече, потом поднял руку выше и погладил щеку. Он медлил лишь секунду, будто хотел хорошенько запомнить этот момент, а потом наклонил голову. Рыжая челка съехала на лоб, глаза заискрились.
Губы коснулись губ, сила перемешалась с нежностью, и Соня крепче прильнула к Соловью, ловя его горячее дыхание, утопая в собственных чувствах. Слабость пронеслась по телу, и она была столь приятной и желанной, что захотелось отдаться ей немедленно: пусть унесет как можно дальше, где не кружатся пары, не звенят бокалы, где нет гостей…
«Я счастлива… Как же я счастлива…»
Но пары уже и не кружились, они замерли. Лешка чуть отпустил Соню, проложил дорожку поцелуев от губ к виску и прошептал:
– Ты моя, никому не отдам.
Взгляд Сони полетел по залу, он выхватывал изумленные и даже шокированные лица, но происходящее вокруг не имело значения.
Оля стояла, сжав кулаки, сморщившись. Ее глаза источали отчаяние и злобу. «Нет, нет, нет!» – будто кричала она.
Бледный Николай Степанович явно не мог поверить в увиденное.
Лев Григорьевич победно улыбался, будто только что он сам одержал победу на всех фронтах любви: «Ай, да молодец! Весь в меня!»
Впечатлений было слишком много, Соня закрыла глаза, и там, в темноте, неожиданно вспыхнул свет, и появился нечеткий силуэт девушки с прямыми каштановыми волосами. Незнакомка уходила – легко и солнечно, будто никогда и не было печали в ее глазах. Она наконец-то устремлялась в другую жизнь. В свою.
– Я счастлива, – уже вслух произнесла Соня и встретила теплый взгляд Соловья.
– Я прослежу, чтобы так было всегда, – ответил он и вновь притянул ее к себе.
* * *
Бессонница кружила над кроватью до утра, изредка отходя в сторону, а потом возвращаясь обратно. Свернувшись калачиком, натянув одеяло до подбородка, я лежала в обнимку с пузатой зеленой бутылкой и пыталась разобраться в мыслях и чувствах. Не должно быть так, что ты любишь, а тебя нет… Вернее, в этом случае я не могу согласиться на меньшее. Мое сердце попросту не выдержит столько боли. Нужно уехать с первой утренней электричкой, и дома, в Москве, все забудется и пройдет.
– Я тебя опять поставлю на подоконник, – пообещала я бутылке и шмыгнула носом. – Хотя… тогда ничего не забудется…
Я вспоминала наше знакомство с Матвеем, и то, как он отправился в ресторан к
