покойного эрцканцлера спрятали, — не унимался старик.
— Говорят, сожгли тайно, — вмешался третий, самый молодой из компании.
— Во-во, — кивнул старик.
— Вот ведь лепите! — улыбался усатый. — Может вы еще бабу голую на единороге видели?
Старик и юнец переглянулись. Затем оба поняли насмешку собеседника.
— Этого я не видел, — серьезно сказал худощавый. — Но ты, я смотрю, не веришь в нечисть, что стала гадить доброму люду?
Усач закатил глаза, тяжко вздыхая. Затем вытер засаленные пальцы о темную рубаху.
— Ну судачит народ о мерзости всякой. А мне на кой черт в это верить? Вот увижу сам, тогда и поверю.
Худой старик выпучил свои серые глаза. Морщинистое лицо выражало полное изумление.
— Вот ведь безумец, — негодовал он. — Да коли ты с эдаким столкнешься, то копыта свои сразу и откинешь!
— Кончай стращать, старый, — выдохнул усатый здоровяк, поставив на стол пустую кружку. — Ну ходят слухи и что с того? Чего прикажешь делать? В храм Древних сходить, да самому Йолю помолиться? Вон, в Шиповнике каждое утро прихожане в ноги ему кланяются и при этом мертвя́ка какой-то шастал по улицам. Уж лучше я свою иголочку заточу получше, коли буду богам понапрасну роптать.
И с этими словами усатый значительным жестом подтянул свой ремень, на котором висел кинжал с широким клинком. Оружие грозно отливало холодным серебристым оттенком. Худой старик насупился и откинулся на спинку своего стула. Очевидно, слова собутыльника заставили его крепко задуматься.
— Слушай, Грен, — тихо заговорил юнец, обращаясь к старику. — На днях папаша Гумбольд преставился. Раз сейчас все духа Брутуса этого…Цербера боятся, да гнева богов страшатся, может навестим особнячок то, обтяпаем дельце?
Старик, прищурившись поглядел на лохматого паренька, затем перевел взгляд на усатого. Тот лишь усмехнулся.
— Да ты тот еще бес, как я погляжу, — серьезно произнес Грен. — В момент людского горя решил золотом нажиться.
— А чего? — выпучил глаза парнишка. — На кой ему теперь золото это? Лежит в закромах себе. Ведь бабехи этого Гумбольда на ветер все денежки пустят. Истратят за неделю наследство папаши. Скажи ему, Флок.
— Так-то верно парень говорит, — улыбнулся усатый Флок.
— Сейчас не о деньгах думать надо, а о спасении души своей, — произнес старик, отчего оба его приятеля заржали словно кони.
— Да ты не как спятил, Грен? — улыбался Флок. — Что вдруг на тебя нашло?
— А то, — наклонился старик. — что следующей ночью, после смерти эрцканцлера сияние в небе видели, в стороне Шлиссенских гор. А это — знамение. Когда такое случается, значит прошел Ночной гон…
Лица друзей враз помрачнели. Надменная ухмылка враз испарилась с мясистой физиономии Флока и угас игривый взгляд парнишки. Как будто тише стало в таверне после упоминания древней легенды. Однако так показалось разве что троим пройдохам. Остальные посетители вели себя обычным образом. Кто-то играл в карты. Какая-то дамская компания сидела и сплетничала за небольшим столиком, игриво посматривая на заезжих гостей в дорогой одежде.
— И что же это значит, Грен? — тихо спросил юнец, прижимаясь к засаленным доскам стола.
— А то и значит, — заговорщически произнес старик. — Значит столкнулся Ночной гон с душонкой человеческой…
Старик замолчал и осторожно огляделся по сторонам, словно боялся, что его кто-нибудь подслушивает. Вокруг сидел все тот же люд. Девки, торговцы, картежники и другие горожане. Среди царящего гомона мало кто мог услышать беседу воровской троицы.
Кроме Юлиуса Оду, который сидел прямо за спиной старика за соседним столиком. Опустив лицо в стол, тропарь прекрасно слышал весь разговор. На столе у него стояло три опустошенных кружки пива, а рядом на стуле лежал холщовый мешок. Темный долгополый плащ скрывал крепкую фигуру тропаря, а также хорошо заточенный меч.
Юлиус не дослушал беседу. Схватив мешок, он встал, расплатился с хозяином заведения и вышел на свежий воздух. Покинув таверну, тропарь не спеша побрел по улочкам Ахиллеи. По пути ему попадались красивые девицы в легких и ярких котарди. Будь у него сейчас время он бы обязательно обменялся с ними игривыми улыбками и продолжил бы свой отдых в приятной компании. Но сейчас его заботили совсем другие дела.
Юлиус дошел до постоялого двора, забрал свою лошадь и уже верхом направился к городским воротам.
Стражники, что сидели у ворот, разыгрывали на бочках какую-то карточную партию. Увидев тропаря, все трое подняли недовольные лица и бросили на путника недоверчивый взгляд. Возможно, в их глазах читалось желание остановить Юлиуса и поинтересоваться его личностью, но что-то остановило их. Потому они спокойно продолжили играть в карты, а тропарь благополучно покинул Ахиллею.
Юлиус не спеша двигался по тракту. На встречу ему то и дело попадались торговцы, пилигримы и прочие путешественники, спешившие в северный приграничный городок Церкоземья. Среди них попадались и весьма богатые персоны, которые въезжали в сопровождении помпезного эскорта.
Как только людская вереница прервалась, и дорога опустела, Юлиус повел лошадь в поле. Он ехал по едва заметной, слегка натоптанной тропинке. Приятный ветер трепал высокую зеленую траву, над которой свободно парили птицы.
Тропарь остановил лошадь. Затем, поглядев по сторонам, взял в руки холщовый мешок. Что-то весьма увесистое покоилось на его дне. Юлиус медленно развязал мешок и достал оттуда человеческую голову.
— Ну, веди, — бросил тропарь угрюмым тоном.
— Да я даже не дослушал того сиплого в таверне, — возмутился Урик. — Вечно ты так, Юлиус.
Говорящая голова все так же глядела на тропаря своей безумной улыбкой. Каштановые пряди трепетали на ветру, а небесно-голубые глаза азартно блестели.
— Не мужиков надо слушать в кабаках, а дело делать, — произнес Юлиус. — Понимаешь, Урик?
— Да понял я, — ответила голова. — Но пару минут погоды не сделают. А вот таскать меня в холщовом мешке весьма унизительно, скажу я тебе.
— Ну извини, что не выложил тебя там прямо на стол. На меня и так косо смотрела окольная стража.
— Эх, Юлиус, — улыбнулся Урик. — Нет в тебе духа авантюризма.
— Зато у тебя его полно. И куда только умещается.
— А куда ему деваться, коли ты меня в избе моей оставил, а сам в приключение какое-то ввязался? Зато, как только появились проблемы, Урик ему понадобился. Так дела не делаются, Юлиус.
Тропарь устало закатил глаза. Очевидно, подобные претензии он уже не раз выслушивал с тех пор, как взял Урика.
— Урик, сколько раз мне еще надо перед тобой извиниться, чтобы ты успокоился?
— Ты лучше спроси, сколько раз тебе надо проставиться, чтобы я принял это как знак твоих искренних извинений? — хихикнула головешка.
— Вот поэтому я тебя стараюсь не брать с собой. Ты невыносим, Урик.
— Да… Кажется так мне и говорил барон перед тем, как обезглавил, — нахмурилась
