Другим «везло» меньше – вместе с работой они исключались из партии, а порой и арестовывались. Не всегда попытка искать поддержки у высокопоставленных знакомых в борьбе за свое имя и жизнь могла оказаться удачной. Например, начальник ЦУНХУ и заместитель председателя Госплана СССР Иван Дмитриевич Верменичев обратился к В.М. Молотову. Обратился 27 октября 1937 г., на следующий же день после постановления партгруппы об исключении его из партии за потерю политической бдительности и неразоблачение своего заместителя, оказавшегося врагом народа. В письме он, с одной стороны, постарался напомнить о своих деловых качествах: «Я вел острую политическую борьбу с чаяновыми, кондратьевыми, с троцкистами, правыми, с Бухариным. У меня не было и нет недостатка в решимости вести с врагами и враждебными взглядами беспощадную борьбу. Приятельских, личных отношений с разоблаченными врагами у меня не было. Каких-либо порицаний, взысканий за все время пребывания в партии я не имел. Дорогой Вячеслав Михайлович, я не вижу никаких оснований к исключению меня из партии». На этом фоне парторганизация, по мнению Верменичева, «растерялась и пытается сейчас перестраховаться – и стремится вывести из строя людей, до конца преданных партии, ЦК, руководству ЦК, тов. Сталину». Ознакомившись с письмом, Молотов решил не вмешиваться в ход партийных разбирательств, оставив характерную резолюцию: «Это – дело парт[ийной] орг[аниза]ции. В. Мол[отов»[698]. 5 декабря 1937 г. Верменичев был арестован и уже 8 февраля 1938 г. по приговору ВКВС СССР за участие в контрреволюционной террористической организации расстрелян.
Редактор газеты «Индустрия» Семен Семенович Голосовский действовал похожим образом, но искал поддержки у Л.М. Кагановича. В первой половине 1930-х гг. он работал помощником секретаря МК М.Е. Михайлова и даже входил в состав пленума МК ВКП(б). Под его редакцией в Москве выходили пропагандистские издания [699]. В 1935 г. на работу в Калининскую область Голосовский перешел вместе с Михайловым. Там, до 1936 г., он редактировал местную газету, однако из-за конфликтов с Михайловым был вынужден вернуться в Москву. После ареста 10 ноября 1937 г. М.Е. Михайлова его заподозрили в тесных связях с бывшим секретарем МК. В конфиденциальном разговоре Л.З. Мехлис сообщил Голосовскому о необходимости оставить работу в газете «Индустрия». В письме от 19 ноября, вычеркивая иногда целые строчки, Голосовский писал: «Лазарь Моисеевич, я понимаю и целиком согласен, что партийные интересы требуют, чтобы я ушел сейчас от газеты. Я только хочу сказать Вам всей кровью своего сердца, что ничего, абсолютно ничего, порочащего меня, как верного сына партии и ее руководства, у меня нет и Михайлов показать не сможет, даже если бы этот подлый негодяй захотел мне отомстит[ь] за разрыв и уход мой и за все то, за что он на меня давно зол. С этой стороны я целиком спокоен, полагаюсь на справедливость и на мудрость партийных органов. Повторяю, Лазарь Моисеевич, я совершенно спокоен и никакого осадка у меня нет и быть не может. Единственно, о чем я прошу Вас, Лазарь Моисеевич, это верить только фактам. Самое больное – это сознавать, что у Вас поколеблено доверие ко мне»[700].
Информация о сомнительных связях Голосовского имелась еще в мае 1937 г. и она была доведена до сведения Кагановича[701]. 27 ноября Голосовский, положение которого ухудшилось, вновь обратился к Кагановичу: «Лазарь Моисеевич. Первичная парторганизация газеты “Индустрия” исключила меня из партии. 29 ноября этот вопрос будет обсуждать Дзержинский райком партии. На партсобрании информировали, что товарищ Каганович и Мехлис вошли в ЦК с просьбой (с письмом) о моем отстранении от газеты, как не внушающего политического доверия. Отсюда делают выводы о моей партийности. Видимо, так же вопрос стоит и в райкоме. Лазарь Моисеевич, я заявляю еще раз, что считаю правильным и в партийных интересах мое временное отстранение от газеты. Но неправильно, вопиюще несправедливо и вовсе не в партийных интересах исключать меня из партии. За что? Всей своей жизнью с 15-летнего возраста я предан партии и ее руководству, все время активно борюсь за линию партии со всякой троцкистской и правой сволочью. Сейчас я полон сил и Вы знаете, что я умею и люблю работать. Нет никакого основания считать, что я был связан с врагом народа Михайловым. Я с ним работал, но в дружбе и связи с ним никогда не был. Уже больше года, как я ушел от него и работаю в другом месте, а о моих отношениях с ним и о взаимной неприязни Вы знаете. Лазарь Моисеевич, я прошу Вас вернуть мне свое доверие, так как я ни в чем, абсолютно ни в чем не виновен и ничем не ронял оказываемого мне доверия. Голосовский»[702]. Каганович не оставил никаких помет и резолюций на письмах С.С. Голосовского. Однако репрессии 1937–1938 гг. тот пережил, был восстановлен в партии и погиб в 1942 г. в звании старшего политрука отряда партизанской бригады[703].
Мысли о самоубийстве перед угрозой исключения из партии, возможного ареста приходили в голову не одному партийцу. То, что В.Я. Фурер испытал и подробно описал в своем предсмертном письме 1936 г., в 1937 г. пережили многие члены московской парторганизации. Одни, как, например, секретарь ВЛКСМ Московской области С.Д. Ильинский, не видя выхода, следовали примеру Фурера. Другие, как Г.Р. Брандт, сознавая шаткость своего положения, использовали угрозу самоубийства как последний аргумент защиты. И нельзя сказать, что это оставалось без внимания.
Участник Гражданской войны, какое-то время входивший в руководящий состав правительства Донецко-Криворожской республики, Абрам Маркович Повзнер воспользовался ею в начале 1937 г.1 Его свояки (родственники со стороны жены) в 1923 г. являлись участниками троцкистской оппозиции. В 1935 г. оба они были исключены из партии. Во время обмена партдокументов жена Повзнера, работавшая в московском Музее революции, сообщила об этом в парторганизацию учреждения. Однако сам Повзнер делать этого не стал. Лишь после того, как родственники жены были подвергнуты репрессиям, а ей самой в парторганизации указали, что Абрам Маркович также должен сообщить о случившемся в свою парторганизацию, он это сделал в декабре 1936 г. Секретарь парторганизации Центросоюза принял заявление к сведению. Вскоре Повзнера перевели на работу в Химфармторг. Новую парторганизацию Абрам Маркович также поставил в известность, подав письменное заявление. 13 февраля 1937 г. вопрос о Повзнере был поставлен на парткоме организации и уже через 2 дня решением общего собрания он был исключен из партии. После разбора дела в Ленинском райкоме г. Москвы 23 февраля решение было изменено: за скрытие от партии ареста троцкиста Повзнеру вынесли выговор. Такой же выговор получила и его жена.
