и украшения. И она едва не стала слишком дорогой для «Македонского», где присутствие одинокой женщины среди мужского экипажа, что неудивительно, вызывало недовольство. В своем дневнике младший офицер записал: «Она, похоже, решила продемонстрировать свои платья, поскольку каждый раз, когда она выходила на палубу, у нее было другое платье». В другой раз этот же офицер с тревогой вошел по поручению в капитанскую каюту и обнаружил, что «столы и стулья завалены дамской одеждой, обручами и юбками, чепчиками и туфлями и т.д. и т.п.».
Вирджиния, напротив, находила жизнь на корабле очень приятной и, казалось, порой из кожи вон лезла, чтобы быть любезной с младшими офицерами, особенно в те моменты, когда капитан дежурил на мостике, а она оставалась одна в своей каюте, чтобы убить время. Ей нравились остановки в средиземноморских портах, где она, по ее словам, общалась с «возвышенными кругами европейского общества». Везде, писала она, ею восхищались. Из ее мемуаров: «Мое пребывание в Италии было столь же приятным, как и пребывание в Египте. Особенно в Неаполе, где я некоторое время занимала квартиру. Капитан Леви был вынужден уехать, но все были очень добры ко мне, включая нашего посла и его жену, г-жу Чандлер..... Йом-Кипур я провела с бароном и баронессой Ротшильд, у которых в доме была синагога. Я всегда восхищался семьей Ротшильдов, и в какой бы стране я их ни встречал, меня поражало их благородство характера. Они прекрасно понимали, что такое noblesse oblige». Она помчалась в Париж, где «обратилась к модной модистке... и сказала ей, что хочу белое тюлевое платье, настолько простое, насколько она сможет его сшить, и что я должна получить его к балу. Она пришла в ужас. У мадам должна быть парча и кружева, но я настаивала на тюле, и она неохотно согласилась сшить его. В ночь бала, когда эти старые герцогини поправляли свои лорнеты, разглядывая меня и признавая очаровательной, я думала, что сделала мудрый выбор. Но ни платье, ни я не могли похвастаться ничем, кроме своей свежести. Я никогда в жизни не видела такого собрания драгоценностей и некрасивых женщин!»
Ее любимым балом в том сезоне был «замечательный костюмированный бал, который давал император Наполеон III и на котором императрица Евгения была в маске... Великолепие костюмов, блеск огней, ритм и опьянение музыки, я думаю, немного вскружили мне голову, и я почувствовала, что для того, чтобы проникнуться духом вечера, я должна предаться бурному флирту.... Позже я узнала, что моим партнером был принц Меттерних....».
Виргиния, должно быть, была испытанием для Урии, но были и другие компенсации. В феврале 1860 г. Урия Леви узнал, что его назначили командующим всем Средиземноморским флотом и повысили в звании до коммодора, что в то время было высшим званием на флоте. В честь этого события флот дал тринадцатипушечный салют. И вот Урия Леви, которого презирали и осаждали на протяжении всей его жизни на службе, наконец-то получил всю удачу.
Это было все, чего он хотел. Испытание в следственном комитете подействовало на него отрицательно. Он начал жаловаться на «расстройство желудка», появились и другие признаки старости. В 1861 году они с Вирджинией вернулись домой, в большой дом на Сент-Маркс-Плейс в Нью-Йорке. В апреле того же года форт Самтер капитулировал, и неожиданно офицерский корпус флота оказался расколот по линии Север-Юг. Война казалась неизбежной, и многие офицеры вернулись на Юг, чтобы причислить себя к Конфедерации. Урия, хотя и владел недвижимостью к югу от линии Мейсона-Диксона, объявил о своей верности Союзу и даже с воодушевлением говорил о службе в военно-морском флоте в Гражданской войне. Но ранней весной 1862 г. он сильно простудился. Она переросла в пневмонию. 22 марта того же года он умер во сне, рядом с ним была Вирджиния.
Последняя воля и завещание Урии успели многое сказать как о его патриотическом рвении, так и о величине его эго. Одним из его завещаний было возведение над его могилой статуи «размером не менее жизни» и «стоимостью не менее шести тысяч долларов», на которой он пожелал написать следующее: «Урия П. Леви, капитан военно-морского флота Соединенных Штатов, отец закона об отмене варварской практики телесных наказаний на флоте Соединенных Штатов». Затем он распорядился оставить Монтичелло — дом и участок земли — «народу Соединенных Штатов», но при этом сделал странную оговорку. Он попросил превратить поместье в «сельскохозяйственную школу с целью обучения практическим навыкам фермерства детей из уоррент-офиса ВМФ США, чьи отцы умерли». Была ли это шутка Урии или серьезный жест, направленный на превращение меча в лемех? Почему дети погибших прапорщиков должны обучаться земледелию? Возможно, Урия, считавший себя не только джентльменом-фермером, но и морским офицером, полагал, что эти два занятия дополняют друг друга. Как бы то ни было, в завещании это условие осталось необъясненным. В завещании содержался ряд благотворительных завещаний, а также подарки родственникам. Вирджинии было предписано получить тот минимум, который полагался по закону.
Нет необходимости говорить о том, что Вирджиния была недовольна таким положением дел, как и члены семьи Урии, которые с нетерпением ждали раздела обширных и ценных земель в Монтичелло и, возможно, были бы не прочь потратиться на памятник покойному. После смерти Урии его завещание было оспорено, и в течение нескольких лет велась судебная тяжба. В конце концов, завещание было нарушено, и Монтичелло перешло к одному из племянников Урии — Джефферсону Леви, который вместе со своей семьей содержал это большое здание до 1923 г., когда Мемориальный фонд Джефферсона выкупил его за полмиллиона долларов — приличная прибыль по сравнению с 2700 долларами, которые заплатил за него Урия Леви. Вирджиния Леви вышла замуж довольно скоро после смерти мужа, тем самым лишив себя права на получение гораздо большей доли наследства, чем та, которую она уже получила. Она пережила Урию на поразительные шестьдесят три года и умерла в 1925 году. Таким образом, вдова офицера войны 1812 года дожила до эпохи флипперов. Однако она не дожила до спуска на воду эсминца U.S.S. Levy во время Второй мировой войны. В разгар войны «Леви» был назван газетой New York Herald Tribune одним из «быстрых и смертоносных убийц подлодок». Это был подходящий памятник Урии — более подходящий, чем статуя в натуральную величину, которая так и не появилась.
16. ЕВРЕЙСКИЕ ЕПИСКОПАЛЫ
Смерть Урии Леви получила такую же широкую огласку, как и его жизнь, и для еврейской старой гвардии все это было немного неловко. Он
