простит. Он всегда прощает.
В один из дней, когда я шел из леса после бега, и забрел в какой-то спальный район города, заметил Ваню с некой дамой. Они громко ругались. Малой едва не полыхал от ярости, так его перекосило. Я зачем-то подошел, и выяснилось, тетка-то не обычная прохожая, а мать Ули. Слово за слово, меня приплели в скандал. И вот это особенно задело:
- Так значит, вот с кем спит моя дочь?
- Уже не спит, - не удержался я от едкой фразочки. – А вам самой нормально спится? Выперли дочку, променяли на какое-то дерьмо… Черт. Так смешно. Мужик чуть не изнасиловал вашего ребенка, а вы переживаете за него.
После этого женщина вылупила глазищи, потянулась за шарф на шее и давай его пытаться развязать. Она пошатнулась, лицо ее бледнее мела, сливалось с мрачностью этой улочки. Отпад зрелище. Маманя схватилась за малого, а сынок-то и не смотрел на нее. Кажется, ему тоже было противно.
Я сплюнул. Мерзость.
Послей этой встречи, появилось вязкое ощущение в грудине, словно Ульяне я нужен в этот непростой период жизни. Но ощущение благополучно исчезло. Потому что день не заканчивается одной неожиданной встречей, ему подавай две. Где есть Митин, улыбка Снежинки и ее подруга. Они прогуливались втроем вдоль бульвара, вряд ли заметили меня, да я бы и сам не заметил, если бы случайно не столкнулся с велосипедистом. Повернулся, чтобы высказать и поник.
Все. Конец драмы. Скромная девочка из снега и холода ушла в другое царство, теперь у нее новый мужик, теперь она с ним будет засыпать на одной подушке.
Этим вечером я напился. Сильно. До тошноты. Пока не отрубился на полу своей хаты. Этим вечером я осознал каждой клеткой тела, что творилось со мной. Дело было далеко не в сексе. Мне тупо нравилось быть рядом со Снежинкой, смотреть на нее, заботиться о ней. Я никогда и ни о ком не заботился. Никто и никогда не заботился обо мне.
Все сломалось. Я хотел эту девчонку. Я не мог спать в гребанной кровати. Не мог находиться в своей квартире, не мог идти в универ. Все вокруг кричало: тебе нужна она. А я кричал – ни за что. Мне никто не нужен. Меня давно затянуло в бездну. Я давно сдох.
Но Ульяна заставляла работать мои рецепторы, она будто проникла в самую глубь, взяла мое сердце и вытащила его наружу. Расковыряла из опилков сраный орган. Вдохнула в него жизнь. А я дурак и поверил. Не сразу. Только лежа на полу в кромешной тьме.
Однозначно я понимал, что чувствую. Теперь понимал. Поздно понял.
* * *
Через несколько дней, мне позвонил отец. И, пожалуй, это был самый неожиданный звонок. Однако я не взял трубку. Пошел он к лешему, и без него трудно дышать, хоть легкие разрывай. Зато я наконец-то принял решение, вернуться на учебу. Сколько можно заниматься бичеванием? Столько лет жил с ранами, какая разница теперь? Что изменилось-то?
И вот с боевым настроем, с мнимой улыбкой на лице, заявился я в уник. Прошел по шумным коридорам, столкнулся со знакомыми ребятами. Даже примирился с Филатовым, хотя губы он дул знатно. Но стоило нам пойти на обед, как очередная неприятность подкралась тенью – Ульяна с Игнатом. Они вышагивали рядом, казалось, еще немного, и этот умник коснется ее руки. А как он смотрел на Ветрову, с каким пожиранием.
Я хотел отвернуться, но тут и Снежинка заметила меня. Улыбка сползла с ее прекрасного личика, в глазах сверкнули, казалось искры тепла. Меня передернуло. Ток ударил по позвонку, задевая каждую, гребаную, косточку.
- Пошли, - сказал я Роме. Развернулся и поплелся прочь, в сторону столовки. Я, итак, тосковал. Да, теперь это слово можно произносить вслух, но лучше конечно, не говорить. Не разбивать и без того броню, покрытую трещинами.
Минус еще одна неделя. Я даже часы посчитал – сто шестьдесят восемь. Раньше недели были короче, ну или ощущения другие. В клуб сходить, побоксировать, выпить, покурить, потра*аться. Сейчас я лишь выжидал и отсчитывал минуты, время начинало свой ход только когда мы пересекались с Ульной в коридорах.
Не здоровались. Не обменивались любезностями. Молча заглядывались друг на друга, и я выдыхал. Да, как последний кретин, школьник не достигший пубертата. Вот именно так все и было. Потом Ветрова уходила с этим своим долбанафтом, отводила от меня взгляд, и время снова останавливалось. Проклятая жвачка, которую невозможно выплюнуть.
В один из дней на ринге, я почему-то задумался об этом самом времени без Ульяны. Перестал давать сдачи, ставить блокировки. Тупо получал по морде и глотал воздух. Ах, ну да, еще думал. О ней. О себе. О тех ночах, когда приползал в кровать и пытался заснуть. В тот бой я потерялся сам в себе, чуть не отключился. Арсен выпер меня с тонной нотацией, ничуть не лучше Ветровой. Так и сказал, чтоб шел нахер, ибо смертники ему не нужны.
Я еле доковылял до тачки, держась за ребра. Тело изнывало знатно, хотелось лечь и сдохнуть. Кости выламывало, но сука, сердце не отпускало. Ныло и ныло. Да твою ж мать! Когда это нытье закончится. Что ж оно такое долгое и изводящее. Я дал по газам, стараясь дышать ровно, потому что даже вздохи вызывали неприятные ощущения. И тут на дорогу выскочил котенок. Маленький, черно-белый, мокрый, с испуганными глазами. Он то и дело оглядывался. Я тормознул, присмотрелся и заметил большую псину, которая кажется, искала этого самого котенка.
- Черт, - шепнул сам себе. Кот посмотрел на меня, даже через стекло я видел этот отчаянный взгляд: страх вперемешку с надеждой. Кажется, мы были похожи. Я выскочил из машины, наверное, иногда в жизни нужно помогать, наверное, и животным, в том числе. Поэтому и взял пушистого на руки, усадил в тачку. Стянул с себя олимпийку и укутал кота в нее. Мы были оба не в лучшем состоянии.
- Ну что, к врачу может тебя, малой?
Пушистый в ответ мяукнул. И я посчитал, что он согласился. Заехал в ветеренарку по пути, думал оставить мелкого, но врач наотрез отказалась. Она осмотрела его, сделала какой-то укол, взяла какие-то анализы, расписала, чем кормить и подарила ошейник с бантиком.
- Ну и что мне с тобой делать? – спросил я кота, сидя на стуле в клинике. Тот опять мяукнул и перелез с олимпийки мне на руки. Затем шмыгнул под куртку, и
