Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
человекоподобных существ, поросших красной щетиной. Скулят на луну — жалуются. Голод терзает чудовищ, голод лижет сердца. Если они вдруг останутся без жертвы, то к утру весь поселок передушат, как сонных в сарае курочек. Мы тут их благодетели. Их послушная добыча… — я увлекался, не боясь смутить мою слушательницу литературщиной.
— Ты больной! — прошептала Нина. Кажется, ей понравилось.
Подул освежающий ветер. Во двор заехал незнакомый автомобиль. С тоской я подумал, что обед заканчивается. Сейчас исчезнет Нина, и сказке конец.
— А зачем им эта башня — Вавилон?
Я объяснил:
— Им нужен собственный храм. Каждому существу — своя крепость. Вон, глянь, Майдан побежал… видишь, как он двор метит?
— Как?!
— В форме пентаграммы. Звезду рисует, сука, — я схватил надкушенный помидор и швырнул в собаку. Майдан дёрнулся, понюхал приземлившийся овощной снаряд и глянул на меня саркастически.
Нина засмеялась — всё было не зря.
— Пацан! — послышалось снизу.
Дядя Петя прикуривал новую сигарету от старой.
— Ну что там? — поинтересовался я.
— Всё путём. Тебя спускать?
Нафантазировав себе несусветное, я решил, что у нас с Ниной роман. Однако мы и не виделись толком после свидания под небесами. Всё как-то мельком, на ходу. Я приглашал Нину на обед и так, просто посидеть на досках, но она не шла, ссылаясь на занятость:
— Требуют закончить классы до конца месяца. Загнали, гады.
Было ещё одно. Как-то, разгружая газельку со стеклопакетами, я засвидетельствовал долгий и, как мне показалось, неуверенный разговор Нины с неизвестным. Я видеть не мог — мешала плёнка, которой я недавно сам завесил окно. Конечно, я решил, что там Костик, но быть в этом уверенным не могу до сих пор. Думаю, он что-то сказал Нине обо мне, что-то противное, но убедительное. На самом деле это совершенно не важно.
На День строителя, 11 августа, наш главный активист заявил директору:
— Гев Аликович, ты там передай мои слова: если зарплату не выдадут — забастуем до осени. А сегодня — сокращённый день! Работаем до двух и начинаем праздновать. Позвони и передай!
Никто забастовок не боялся, и даже директор, кажется, против сокращённого дня не возражал. Стройка, набравшая скорость, мощь, вдруг захирела, как простуженная. Мы раньше положенного уходили с работ и долго тянулись в кабинет директора утром. Останавливались то поболтать, то выкурить очередную сигарету.
В тот день мы с Юрой так и не начали работать. Сидели и болтали в тени тополя.
— Приезжай в Харьков на рынок. Свожу тебя к корешу в палатку, у него джинсы — во!
— Так война же.
— Война посреди говна. Вызов сделаем! В Харькове тихо. Это в Киеве… там фашикам никак глотку не заткнут.
— Посмотрим, — вздохнул я. — А ты на сабантуй собираешься?
— Мы своим кругом, — с усмешкой ответил Юра.
— Национальным объединением?
— Ага. Ты заходи к нам, если что. Ты ж горилку будешь пить?
Я пожал плечами. Было стыдно признаваться, что я ещё не пробовал водку.
— А где Нина? — спросил я у тётки-штукатурщицы, которая частенько меня подкалывала насчёт того, что я «жених».
— Домой ушла. У неё бабка заболела. Вот они с матерью и ушли. Вернётся, может…
Раз Нины нет, то можно и выпить, подумалось мне. Праздник ведь.
Мы расположились в актовом зале без дверей и окон. Смастерили столы, организовали рукомойник и бочку для мусора. Пахло варёными яйцами, пóтом, водкой, луком, лимонадом, сигаретами и костром — на нём мы поджаривали хлеб.
— Выпей, — сказал Костик, сидевший рядом. — Ты же мужик.
Я старательно избегал его и рассчитывал соседствовать за столом с кем-то другим. Но он сам упал рядом и хлопнул меня по плечу, дружелюбно так, почти ласково: «Можно рядышком?»
— Если не привык, то немножко, — вкрадчиво поучал Костик. — Для аппетита чисто. Нужно же когда-то начинать!
Кто-то поддержал:
— Да ёбни ты стакан! Чего ты?!
Я помнил, что в начале лета мой организм не перенёс банки пива, безапелляционно исторгнув рыжую гадость. Бесцветная водка в пластиковом стаканчике казалась какой-то… безобидной, что ли. В общем, я согласился.
Я ничего не почувствовал. Голова не закружилась, и ноги не потеплели. В горле чуть пощипало, и всё.
— Красава! — похвалил Костик.
Закусив, я не отказался от следующего стакана. И ещё одного. И ещё.
Вскоре я не мог сфокусироваться на перевёрнутом ведре без дна. Оно глядело на меня пустотой и подрагивало. Вяло пережёвывая хвостик лука, я пытался вникнуть в болтовню мужиков, но слышал только шорох губ. Слов отныне не стало.
Костик, раскрасневшийся, гладкий, смешливый, что-то спросил, а я кивнул в ответ, не разобрав. Пытаясь подчинить своей воле лицо, я нахмурился и тяжко выдохнул — кисловатое дыхание обожгло ноздри.
Решив пройтись, я сонно поднялся и вышел из столовой. Остывающее солнце уныло утопало за церковью, подсушивая выступивший пот. Мимо, тряся ушами, пробежала сука Бутылка. «Самая кровожадная из оборотней», — почему-то подумал я. От мамы пришло сообщение, но прочесть его я не сумел. Почёсывая лоб, я сел на травку и пустил слюну змейкой — попало на кеды.
Размечтавшись о свидании с Ниной, представляя, как это будет, я стал засыпать, но тут у виска что-то щёлкнуло — я завалился на спину, треснувшись головой.
— Бить я тебя не буду, — послышался знакомый голос. — Бить нельзя, а то статью пришьют, — хозяин голоса усмехнулся. — Но подстричь — подстригу. Ты же не против?
Костик! Он как бы шутил со мной, а я идиотически улыбался и мямлил что-то невразумительное. Мне казалось, что если мы шутим, то ничего плохого не произойдёт. Всякий раз, пытаясь подняться, я вновь заваливался на траву. Даже от малейшего толчка падал. Костик веселился, приговаривая:
— Хуяшка-неваляшка. Я в армии таких по жопе ремнями учил.
Ворочаясь, я приминал траву и жалел её, беззащитную, зелёную, ни в чём не виноватую. Как безысходно она зарыдает солёной росой, когда солнце погаснет! Я целовал траву губами, не брезгуя чернозёмом, породившим её. Окунал в неё губы и хотел плакать, но не плакал. Мне оставалось доработать одну неделю, и ничего бы не произошло. Я слишком расслабился. Забыл, что окружён оборотнями.
Что-то холодное лизнуло мой лоб и поплыло к макушке. Казалось, мне вычерпывают ложечкой мозг. Застыв в собачьей позе, я боялся пошевелиться, даже зажмуриться не мог. Костик держал меня за пылающее ухо и криво стриг, царапая кожу. Пёрышки волос сыпались в траву и терялись в ней. В тетрадном листочке мама хранит клочок моих первых состриженных локонов — светлые колечком. Как это трогательно: первые состриженные локоны сына.
Я несвязно молился. Просил сил, чтобы наказать обидчика, но тело не слушалось.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
