друг к другу и чего хотят. Нетерпеливый начальник нависает над перегруженным работой сотрудником. Сочувствующий родитель помогает ребенку, испытывающему трудности. Близкие друзья. Совершенно незнакомые люди. Привязанность или гнев. Работа или игра. Безопасность или опасность.
Это была способность, которую я особенно остро осознавала. Каждый вечер, как только я возвращалась домой с работы и закрывала за собой дверь, я делала что-то совершенно определенное, обычно еще до того, как ставила сумку. Это был не совсем ритуал, поскольку в нем отсутствовала продуманная структура ритуала, но каждый день он разворачивался одинаково и в одно и то же время. Это был момент, хорошо знакомый всем, кто ухаживает за больным членом семьи: я находила маму, где бы она ни находилась в доме - на кухне, в гостиной или, может быть, на заднем дворе, - и одним взглядом понимала, стоит ли мне беспокоиться о ней или нет; был ли у нее один из лучших дней, и я могла выдохнуть, или же это было... что-то другое.
Это было все, что требовалось. Самое важное решение, которое я мог принять, было выполнено с помощью всплеска когнитивной магии, настолько быстрой и автоматической, что она была практически непрозрачной даже для человека, работающего в моей сфере. Мама чистит картошку у раковины. Папа в фартуке наливает оливковое масло в вок на плите и, похоже, готовится бросить туда нарезанную кубиками курицу. Оба выглядят довольными. Ни один из них пока не взглянул на меня. Никакого смущения или беспокойства. Слава Богу. Я могу выдохнуть. Сегодняшняя ночь будет хорошей. Пока, по крайней мере.
Но так было не всегда. Мама лежит на диване. Она не совсем сидит или лежит, и выглядит неловко. Ее голова лежит на руках, брови сведены в кучку. Рядом с ней свернулась калачиком кошка, но мамина свободная рука лежит на ее спине. Она не гладит ее.
Плохо. Пора провести домашний тест на кровяное давление, проверить температуру и пульс, а затем, возможно, позвонить врачу.
Эта способность отличается удивительной скоростью и силой. Я редко вспоминал, как перечислял отдельные предметы, окружавшие меня: мебель в комнате, мать и отца, одежду, которую они носили, кухонную утварь, нераспечатанный пакет или конверт, эспрессо-машину Сильвио, семейного кота и так далее. Несмотря на всю работу, которую мы проводили, обучая машины классифицировать объекты, эта задача, казалось, включала в себя не только остроту зрения. В такие моменты происходило нечто гораздо более глубокое: я не просто видел свою мать, а понимал ее состояние: оценивал ее позу, оценивал ее отношение, делал выводы о жизни и смерти из чего-то столь неосязаемого, как морщины на ее бровях или угол наклона ее тела, когда она прислонялась к стойке.
Это способность, которая мгновенно ставит в тупик даже наши самые передовые алгоритмы. Вот мы празднуем дробное сокращение числа ошибок при классификации - настолько ничтожное достижение в восприятии, насколько это вообще можно себе представить, в то время как наш собственный мозг наполняет каждый момент таким беглым осознанием нашего мира, что его живость стала для нас практически невидимой. Еще в 1970-х годах исследователь и математик Анатоль Холт подвел итог этой близорукости, сказав, что ИИ - это технология, которая может сделать идеальный шахматный ход, в то время как комната горит. Как актуален этот диагноз и сейчас. Современный ИИ ведет себя как своего рода савант в игре, справляясь с отдельными задачами, которые поддаются узким метрикам вроде "коэффициента ошибок", и не замечая горящих углей, которые падают на доску.
При всей нашей ограниченности человеческое восприятие является противоположностью этому. Мы видим мир целостно, не просто определяя, но и понимая его содержание - их взаимосвязи, их значения, их прошлое и будущее. Суть в следующем. Мы не просто свидетели, а рассказчики. Мне показалось, что алгоритмам пора научиться делать то же самое.
"Вот, прочтите это". Я бросил распечатку своей статьи в Journal of Vision на стол Андрея Карпати, аспиранта второго года обучения и особенно многообещающего новичка в лаборатории. Высокий, стройный и вечно быстро говорящий, Андрей родился в Словакии и вырос в Канаде. Он с энтузиазмом решал сложные проблемы и обладал техническим талантом, чтобы воплощать свои идеи в жизнь. Как и многие студенты в моей лаборатории, он обладал упорством и настойчивостью инженера, ему было так же удобно разбирать транзисторный радиоприемник, как и покрывать доску уравнениями. Если Эйнштейн, Бор и Уилер были космическими мечтателями, то студенты вроде Андрея были другими, вырезанными из той же ткани, что и Эдисон или братья Райт. Это различие было практически незаметно для внешнего мира, но настолько актуально в нашей лаборатории, что, казалось, оно окрашивало каждый разговор. Это были противоположные, но дополняющие друг друга стили, каждый из которых был призван бросать вызов, увлекать и слегка раздражать другого. Но когда дело доходило до попытки сделать что-то новое - особенно что-то сложное, как это часто случалось в нашей лаборатории, - их сочетание оказывалось мощным.
"Что это?" - спросил он, взяв в руки книгу и просматривая аннотацию.
"Наш следующий вызов".
Встречи с Андреем стали постоянным пунктом в моем календаре. Даже по высоким стандартам, установленным в нашей лаборатории, идея алгоритма, который мог бы описать всю сцену, а не просто обозначить какой-либо объект на ее переднем плане, казалась будущим нашей работы - возможно, даже всей области. Но моя страсть сделала меня особенно суровым критиком.
"Хорошо, Андрей, это выглядит превосходно".
"Но...?" - сказал он с нерешительной усмешкой. Он знал, что будет дальше.
Дисплей на его рабочей станции выглядел именно так, как мы и хотели: на вход подавалась фотография, а на выходе получалось предложение с ее описанием.
"Но" - его работа была умной, чрезвычайно умной, в некоторых отношениях; тем не менее я знал, что нам предстоит более долгий путь. Это был лишь проблеск решения, но не полная картина - "мы просто еще не пришли".
Он опустился на свое место.
Проблема была тонкой, но она демонстрировала явление, которое я остро осознал за годы работы профессором. Как это часто бывает со студентами, Андрей был настолько сосредоточен на том, работает ли его модель, что вопрос о том, как она работает, отошел на второй план. Признаться, она действительно работала, по крайней мере, на первый взгляд. Но наши регулярные встречи позволили мне подробно изучить ход его мыслей, и хотя его подход был грамотным и хорошо обоснованным, в итоге модель оказалась чем-то вроде системы подбора надписей.
Проще говоря, слишком много описания, выводимого на экран, в той
