– Послушайте, Генрих Григорьевич, – просто сказал он, протянув руку Ягоде, – вы сами прекрасно знаете, почему мы вынуждены были пойти на этот цирк. Я вам все объяснил заранее. Мы не знали окончательно, тот ли он человек, его ли историю мы здесь услышали. Вы сами не смогли опознать его, хотя, как оказалось, были знакомы. Это была игра втемную.
– Не смейте мне тут рожи строить, профессор, тоже мне, – зашипел Ягода, наступая.
– Но зато теперь мы знаем все, – развел руками Грених. – У нас есть признание Вольфа или Белова – зовите его, как хотите. У нас есть его чемодан с украденными у вас документами и записка, доказывающая невиновность Бейлинсон.
– А сам он на свободе!
– Придется довольствоваться тем, что осталось, увы.
– Куда это вы клоните? – сузил глаза Ягода, не понимая, почему Грених говорит с ним таким простецким тоном, будто ничего не случилось, но в то же время открыто заявляет, что он-де теперь «знает все».
От злости зампред ОГПУ не мог собраться с мыслями.
Грених решил помочь. И обратился к нему еще мягче и доверительней, почти как к пациенту.
– Нам ведь не нужен шум, правда? Сейчас я вам поясню свою мысль. Будьте любезны, на пару слов. – И он чуть посторонился, открыл дверь в пустующий тамбур и сделал приглашающий жест. В вагон хлынул поток холодного воздуха.
Ягода готов был рвать и метать, крылья его носа трепетали, как у быка на арене корриды.
– Есть разговор. Уверен, вам он будет интересен, – настаивал Грених. – Ну не при всех же.
С каменным лицом и тяжелой неохотой опуская железный кулак, в котором был зажат пистолет, Ягода все же прошел в тамбур. Хотел толкнуть Грениха внутрь, но тот успел дать ему место для маневра, удар прошел вхолостую. Покачнувшись, Ягода захлопнул за собой дверь. В ушах звенел морозный ветер. Боковая дверь, через которую ускользнул Феликс, была открыта. Поезд все еще двигался, и лицо разом будто атаковали тысячи ядовитых ос – снаружи стояли крепкие минус пятнадцать, не меньше, вновь поднялась было успокоившаяся метель. Грених, оставшийся в одном пиджаке, почувствовал освежающую прохладу.
– Вы отпустили его, сумасшедшего, наемного убийцу, – процедил Ягода, в точности повторив все сетования самого Грениха. Ветер приглушил слова, но Константин Федорович обладал отличным слухом и почти умел читать по губам. – Вы помогли ему бежать! Да еще пальто свое отдали!
– Вы и сами понимаете, что это было единственно верное решение.
– Расстрел – вот единственно верное решение.
– Что-то мне подсказывает, вы устали от расстрелов. Вы и сами бы хотели отпустить этого волчонка на свободу. Он вам… – Грених сделал паузу, – понравился. Ну, сознайтесь, он вам симпатичен.
Ягода откинул голову назад, собираясь, видимо, рассмеяться, но лишь угрюмо хмыкнул – Грених смел говорить с ним, как с больным из отделения для буйных, будто гипнотизировал.
– Да не станет он использовать все, что нарыл против вас. Ему это неинтересно. Он был здесь ради Ольги и собственной мести. Он хотел уверенности в том, что невинную женщину, которой он обязан жизнью, отпустят из-под ареста. И отомстить Владу Миклошу.
– Благородный мститель, хотите сказать? – презрительно плюнул Генрих Григорьевич. – Никакой он не мститель, и уж тем более не благородный. Он клеветник, изменник родины! И лицедей! В его шизофрению я не верю.
– Перестаньте, – скривился Грених. – Приберегите эти ваши громкие заявления для партийных собраний, съездов и прочих сходок. Их здесь слышит только ветер. Мы оба знаем, как и артисты Мейерхольда, что Белов собрал весьма любопытный материал, вы бы не хотели его обнародовать. Но только тому, что он наговорил, никогда никто не поверит. А чемодана своего он не взял. Он ваш.
Ягода сдвинул свои черные кустистые брови на переносицу. В глазах промелькнуло удивление пополам с осмысленностью.
– Говорите прямо, чего хотите?
– Ему не поверят, потому что он сумасшедший. А я это, будет надобность, подтвержу.
– То есть вы готовы объявить его психически нездоровым? – На скулах Ягоды появились два алых пятна, порожденных не морозом и не неукротимыми порывами метели, а интересом и страхом. Он боялся за свою шкуру, которая теперь принадлежала Грениху, почти как шагреневая кожа в новелле Бальзака.
– Только разве что для успокоения вашей души. Но это ведь не потребуется, верно? Его все равно уже с нами нет. Позвольте, я объясню. – Грених достал из внутреннего кармана пиджака отобранную у Белова записку с чертежом усадьбы Ольги. – Мы упомянем о нем только то, что касается дела Бейлинсон. И вы, Генрих Григорьевич, будете горячо способствовать ее освобождению, а также снятию всех обвинений с ее семьи, поможете им получить немецкие визы. Я слышал, вы такое устраивали кому-то – как раз ее сыну потребуется реабилитационное лечение на водах после неудачного падения из окна. Вы проводите их до границы, позволив взять с собой все свое движимое имущество.
– Эко вы разошлись.
– А я, в свою очередь, забуду о том, что вы первый имели сношение с Владом Миклошем и, когда вся страна его искала, делали вид, что тоже ищете. Как вам такая перспектива?
Лицо Ягоды расплылось в недоброй улыбке, он понял, что Грених бьет его карту. Причем крупным козырем.
– Шантаж?
– А как вы хотели? Сами ведь принудили меня к участию. Теперь мой черед ставить условия. Похоже, вам не по вкусу, когда играют по тем же правилам, что и вы. Но придется пойти на уступку.
Ягода не ответил. Но хоть во взгляде его все еще и искрилась ярость, молчание было знаком его смирения.
– Только не пытайтесь меня уверить, что вы не знали, что было в чемодане, – с усмешкой проронил он.
– Я в него даже не заглядывал.
– А я вам не верю! Вы отпустили опасного преступника на свободу.
– Такие же преступники сейчас не только свободно разгуливают по стране, но и управляют ею. Я повторяю, мне он был нужен только в качестве свидетеля для Ольги. Но самого его на суде я бы видеть не хотел, он бы действительно все испортил. Представьте, что он начал бы кричать прямо посреди зала заседаний, что ответственный секретарь Среднеазиатского бюро ЦК РКП(б) – бывший жандармский информатор и провокатор, а фактический без пяти минут председатель ОГПУ выкрал из архива его дело и дела нескольких таких же провокаторов, держал папки у себя на квартире…
Яростно прорычав, Ягода засадил кулаком по железной двери в вагон.
– Все, все, довольно! Заткнись уже, тошно слушать.
Грених гипнотизировал его неподвижным взглядом, удар его нисколько не смутил.
– Сделаю, как просишь. Но смотри, – оскалил зубы Ягода, подходя к Грениху так близко, что соприкоснулись их лбы, – ты у меня теперь на особом счету. И жена твоя, и дочь. Понятно?
– Вы меня просили поставить ему диагноз. Я это делаю. Я заявляю – он сумасшедший, – с фальшивой покорностью ответил Грених, отшагивая, и поднял руки, точно сдается, но при этом насмешливо улыбался. – Вы закрываете дело Ольги. И мы в расчете.
