Зря я уснула после обеда…
— А что за книгу ты собралась читать?
— Мне Саша купил. Вот.
Аня достала из рюкзака книги и показала маме.
— Булычёв? Велтистов? Хорошие книги. А вот эта… Радзиевская. Я не знаю такую писательницу… — удивилась Елена.
— Это тоже очень хорошая книга. — сообщил ей я.
— Вот с неё я и начну. — решительно заявила Анюта.
— Там есть рассказ — «Джумбо». Начни с него, а если понравится, то можешь уже читать и остальные.
— Хорошо.
— Но постарайся долго не засиживаться! — оставила последнее слово за собой её мама.
Ночь с 17 на 18 июня. 1974 год.
Москва. Новогиреево.
Сколько было времени на часах, когда меня разбудила Аня, я не знал. Ввиду отсутствия этих самых часов.
Она стояла возле моей кровати и плакала…
— Ты чего плачешь? Ты почему ещё не спишь?
— Зачем ты мне дал эту книгу?
— А? Что? Какую книгу?
— Собачку жалко… Она ведь не умрёт?
— Я не знаю. Аня! Иди спать! Завтра поговорим…
— Дурак ты… — обиженно сопя носом, ответила мне расстроенная девочка, и тихо, как привидение, вышла из комнаты.
А я наконец проснулся. Бр-р-р… Что это сейчас было? Книжка… Я смутно помнил подробности той истории про собаку. Как давно я её читал? Да, примерно в таком же возрасте, что и Аня сейчас. То есть лет сорок назад, вперёд… Куда считать? От какого момента?
Я прошлёпал босыми ногами в сторону кухни. Аня сидела тут же, надувшись, как мышь на крупу… Я умыл лицо, плеснув холодной водой их под крана, и утёрся кухонным полотенцем…
— Ну, чего ты так расстроилась? Все же ведь хорошо окончилось? Девочка нашла собаку, собаку вылечат и она ещё долго будет жить и защищать девочку.
— И котика…
— И котика тоже.
Я вспомнил. Там ещё и котёнок был. Да.
Ещё до того, как советские люди узнали про белого Бима с чёрным ухом и Хатико, этот рассказ про жестокость людей и верность собаки произвёл на меня сильное впечатление. Не стоило мне давать читать перед сном эту книгу Ане.
Но и её поведение в последнее время меня не очень радует. Похоже, что пришло время с ней серьёзно поговорить…
Глава 25
Глава двадцать пятая.
Любовь-морковь и прочие неприятности.
Ночь 18 июня. 1974 год.
Москва. Новогиреево.
— Анюта! Мне надо с тобой очень серьёзно поговорить.
— О чём?
— О твоём поведении.
— А что с ним не так?
— Всё не так. Когда я тебя впервые встретил там, в больнице, на лестнице… Ты не плакала. Ты была очень грустной, расстроенной, но ты не плакала. Что же с тобой произошло теперь, что ты хнычешь по любому поводу?
— Я не знаю.
— Зато я знаю. Ты была одна против всего мира. И ты была смелой. Ты могла грустить, но ты держалась… А теперь ты расслабилась. Что случилось?
— Ты случился…
— Я это так и понял. И что мне теперь делать с этим?
— Только не бросай меня!
— А ты будешь плакать, капризничать и вести себя, как маленькая избалованная девочка? Нет. Этого не будет. Мне нужна боевая подруга. Та, кто сможет перевязать мне раны под пулями в бою. Та, что будет мне подавать патроны, когда я буду стрелять. А не та, которая будет распускать нюни по любому поводу.
Появилось ощущение, что слёзы у неё высохли мгновенно, а карие глаза девочки сверкнули таким огненным взглядом, что я испугался, не переборщил ли я.
— Я не знаю, что со мной творится? — спокойно проговорила Аня. — С тех пор, как появился ты, я думала только о тебе. И мне было очень хорошо рядом с тобой. Мне казалось, что ты заслонишь меня от любого зла, от всех бед этого мира. И ты прав. Я расслабилась. Раньше я никогда такой не была. Даже когда я сломала руку, я больше переживала, что подвела маму. А сейчас откуда-то изнутри меня наружу вылезла маленькая девчонка, которая всё это время пряталась там внутри меня… Больше ты её не увидишь!
— Ты убьёшь её?
— Нет. Я просто спрячу её так глубоко, чтобы никто и никогда её больше не видел.
— Я не этого хотел от тебя.
— А чего ты хотел?
— Я просто хотел, чтобы ты не показывала её никому другому, кроме меня.
— А мама? Она тоже знает меня такой.
— И мама конечно тоже имеет право знать, какая ты на самом деле.
— Я не такая. Это…
— Я знаю… Мне очень хочется, чтобы ты улыбалась. И я буду стараться, чтобы ты улыбалась чаще. Но и ты постарайся быть сильной! Если ты научишься сдерживать удары судьбы без слёз, крепко сжав зубы, то и судьба к тебе будет не так жестока…
— А ты?
— А я буду рядом. И всегда приду на помощь, если она тебе понадобится. Где бы я не был, и как бы далеко я не был от тебя, но я буду стремиться к тебе на помощь. А ты должна верить, что всё будет хорошо. А плакать не надо. Тебя это не красит. Хочешь, я сейчас принесу тебе зеркало?
— Нет. Я знаю, что я сейчас страшная.
— Вовсе ты не страшная. Я же тебя не боюсь.
Робкая улыбка появилась на её лице.
— Вот видишь? Улыбайся! Одна твоя улыбка сможет больше сделать, чем тысяча слезинок. И даже когда тебе будет плохо, а кругом будут враги, улыбнись им в лицо, и они ужаснутся.
— У меня что? Ужасная улыбка?
— Их испугает то, что ты их не боишься.
— Саша! А можно, когда мне будет очень плохо, я приду к тебе и буду плакать у тебя на груди.
— Можно. Но постарайся сделать так, чтобы больше этого никто не видел.
— Я не понимаю, что со мной творится, но мне кажется, что я очень-очень тебя люблю!
Она сказала это, а потом, как будто сама испугалась своих слов и прижалась ко мне.
Я погладил её по голове.
— Я тоже тебя люблю! Но давай мы не будем об этом пока говорить. Я обещал твоей маме, что мы не будем торопиться, а подождём того времени, когда любить друг друга нам никто не запретит.
— Правда-правда?
— Правда.
— Я больше не буду плакать.
— А капризничать будешь?
— Я что такая капризная?
— «Мам! Я не хочу спать!» — передразнил я её.
— Но я и правда не хотела спать.
— Я знаю. Просто со стороны твой разговор с мамой выглядел именно так.
— Понятно. То есть теперь мне надо всегда прятаться и притворяться?
— Шекспир сказал: «Весь мир — театр. И люди в нём — актёры!»
