спрашивать я не стала.
Мы идем в сад, Магнус наливает нам растворимого кофе, помешивает в чашках потемневшей серебряной ложечкой, пока порошок не растворяется.
Держа в одной руке чашку, я смотрела, как пар капельками оседает на ее стенках, а затем накрыла чашку ладонью, которая тут же сделалась теплой и влажной.
– Так я и знал, что это ты. Подобное никому больше и в голову не пришло бы, – сказал Магнус, – и еще кто-то сказал, что у причала «Синеву» видели и что ты домой заглядывала, – тут уж я и сомневаться перестал.
– Я знаю многих, кто на подобное способен, – сказала я.
– В твоем мире да. Твой мир другой.
– Мир у нас с тобой один.
– Разве? – Он улыбнулся.
– По-твоему, это смешно? – спросила я. – Что я выкинула лед?
– Нет… По-моему, нет. По-моему, ты вообще никогда не давала повода над тобой смеяться.
– А что толку? – вздохнула я.
– Ты же не знаешь, каким был бы мир, если бы ты бездействовала, – сказал Магнус.
Мы оба помолчали, прихлебывая кофе, который из горячего постепенно сделался теплым.
– Ты бегаешь, – проговорила я.
– Каждый день, – кивнул он, – чем-то же надо заниматься.
– А сад как же? И дом?
– В смысле?
– Обычно пенсионеры ими и занимаются.
– Плотничать я не люблю. Да и в земле копаться тоже.
Он посмотрел на меня поверх чашки, и, несмотря на всю его серьезность, глаза смеялись.
– Ты по-прежнему надо мной смеешься, – сказала я, – все никак не уймешься. Люди часто высмеивают то, чего не понимают.
– Нет, – возразил он, – я не смеюсь над тобой.
– А в чем тогда дело?
– Сигне, неужели ты не понимаешь?
Я смотрела на него, не зная, как ответить, потому что и впрямь не понимала.
– Ты что, не понимаешь… Каждый раз, уходя на пробежку, с того самого дня, как я начал бегать, хотя нет, намного раньше, да вообще всю жизнь… Каждый раз, выходя из дома… Из каждого дома, где когда-либо жил, из номера в отеле, каждый раз, уходя оттуда… я хотел, хоть и не всегда одинаково сильно, порой это желание было совсем слабым, но в последнее время все сильнее… Каждый раз мне хотелось, чтобы, когда я вернусь обратно – из поездки, с работы, с пробежки, – чтобы, когда я вернусь оттуда, куда ухожу… на крыльце сидела бы ты.
И он снова обнял меня, потянулся, наклонился и обхватил меня руками, а я все еще держала чашку, так что чашка горячим твердым комком застряла между нами, и я попыталась убрать ее – какие же мы неуклюжие, прямо как подростки.
Даже разжав руки и усевшись рядом, он ухватил меня за локоть, точно желая убедиться, что я настоящая. Отстраняться я не стала.
– Почему ты так поступил? – спросила я.
– Как?
– Почему одобрил вырубку ледника?
Он вздохнул, но не ответил.
– Чтобы я приехала? – продолжала я. – Чтобы заставить меня действовать? Чтобы я пришла к тебе? Ты знал, что я не стерплю?
С ответом Магнус замешкался.
– Нет, Сигне, нет. Лучше бы оно так и было. Хотел бы я соврать и сказать, что это правда. Хотел бы я, чтоб это пришло мне в голову. Ты… ты способна на подобное. Но не я.
– Тогда почему?
– Потому что… Я же такой, какой есть. Потому что цены на электричество упали. Потому что это возможность увеличить доходы. Гарантия сытой жизни. Вырубку я запретил. Но уже слишком поздно.
– Ты не изменился.
Он кивнул.
– Только постарел.
– И я тоже, – сказала я.
Мы еще немного помолчали.
– Но ты хорошо сохранилась, – наконец проговорил он.
Я с трудом сдерживала улыбку.
– Это комплимент?
– Нет. Наблюдение.
– Принимая во внимание обстоятельства, я бы сказала, что твое высказывание можно интерпретировать как комплимент.
– Тогда оставим простор для интерпретации.
– Интерпретации?
– Да.
– Ладно, учту.
– Ага, учти.
Мы снова умолкли.
– Я лед привезла, – сказала я, – двенадцать контейнеров.
Мы принесли лед и сложили контейнеры возле дома Магнуса.
– Что нам с ними делать? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я.
Магнус положил руку на один из контейнеров.
– Отличные. И пластик такой толстый, прочный.
– Нефть, – сказала я.
– В смысле?
– Сделаны из нефти.
– А нефть имеет растительное происхождение.
– Пластик не разлагается.
– Он вечный.
– Тысячи лет может просуществовать.
Открывать контейнеры мы не стали – оставили их возле стены.
После завтрака я часто ухожу на «Синеву», привожу яхту в порядок – дела там всегда найдутся: трос поменять, кранец отрегулировать, а еще, бывает, кто-нибудь швартуется чересчур близко и чужая лодка трется об обшивку.
Однажды, вернувшись к дому, контейнеров я не увидела, побежала в сад, но Магнуса там не нашла, огляделась, высматривая его повсюду, и наконец заметила его на самой вершине холма, который он называет горой, на самой высокой точке окрестного ландшафта.
Я бросилась к нему через рощу, продираясь сквозь густорастущие деревья и высокую траву, добралась до ведущей наверх тропинки. Когда я дошла до вершины, то совершенно выдохлась.
Магнус стоял, склонившись над контейнерами, но, когда я пришла, обернулся и заулыбался.
– Прошу!
Он составил контейнеры друг на друга, по два в высоту, по два в ширину и по три в длину, а нижние наполовину прикопал в землю.
Магнус похлопал по ближайшему контейнеру. Послышался глухой звук, и одновременно я различила плеск воды.
– Присядешь? – предложил он.
Видно отсюда далеко, природа здесь спокойная и ухоженная, со всех сторон – поля, ничто не режет взгляд, ничто не бросается в глаза, внизу, за деревьями, прячется дом, видна лишь красная крыша, часть двора и ручей, а по зеленым полям лентой тянется канал.
Мы просто сидим там.
Двое стариков на скамейке.
Давид
Несмотря на жару, я укрыл Лу простыней.
И двинулся к двери.
– Спокойной ночи, Лу.
– Спокойной ночи.
Она лежала тихо, молча глядя в темноту, погруженная в себя. А потом, не глядя на меня, спросила:
– Папа… а вы опять… опять это делать будете… сегодня ночью?
– Нет, – ответил я, – не будем.
Я говорил правду. Сегодня вечером мы просто будем сидеть рядом – Маргерита и я. Потому что теперь у нас наконец-то есть время.
Лу вздохнула, хотела было еще что-то спросить, но не нашла нужных слов. Мне бы поговорить с ней об этом, подумал я, объяснить все, чтобы она не считала это отвратительным. Чтобы понимала, что это не разъединяет нас, а наоборот, сплачивает, всех троих.
Но не сейчас. Сейчас для меня важнее другое. Да и для нее тоже.
Мы принесли контейнеры к дому. Всего двенадцать штук получилось – чистая, прозрачная вода, давным-давно
