Для разрешения этой ситуации, то есть для реальной реиндустриализации Северного Кавказа, необходимо применить следующую формулу: инвестиции вместе с русскими. В этом случае инвестиции заводятся на Северный Кавказ для строительства предприятий и других объектов индустриального и технологического развития, но одновременно вместе с ними на Северный Кавказ перемещаются соответствующие специалисты: инженеры, технологи, экономисты и ответственные сотрудники — организационные комиссары, — лично отвечающие за целевое освоение этих средств. То есть носители некоего государственнического подхода — не локального, не местного, не кланового, — а стратегического. Таким образом, строительство необходимых предприятий и объектов, как и весь процесс реиндустриализации, будет контролироваться из федерального центра через институт ответственных представителей-комиссаров. Квалифицированные, технологически подготовленные специалисты будут взяты из регионов Центральной России, из среды русского стратегического большинства. В таком формате это будет реальная, по сути ещё одна попытка осуществить тот процесс индустриализации, который осуществлялся в советский период, но уже на новом этапе, без социалистической идеологии, без довлеющей константы марксизма как модели, которая «преодолела» предыдущие стадии развития.
Иными словами, второй сценарий — это интенсивная реиндустриализация в мобилизационном режиме, сопровождаемая неким политически-волевым возвращением русских на Северный Кавказ. В этом случае необходима не только финансовая поддержка, обеспечивающая процесс этой реиндустриализации, что есть и сейчас, не только новые вливания для воссоздания индустриальной базы, необходимой для поддержания уровня потребления, который сложился на сегодняшнем Северном Кавказе, но и серьёзный кадровый скачок, связанный с новой «русской волной» на Северный Кавказ. Всё это возможно реализовать только по формуле «инвестиции вместе с русскими».
Естественная деиндустриализация: традиция и идентичность. Третий проект можно условно назвать традиционалистским. Связан он, в отличие от второго проекта, напротив, с отказом от попытки ещё одной волны реиндустриализации Северного Кавказа. Но и оставлять ситуацию так, как она есть сейчас, то есть в состоянии сохранения статус-кво, так же непродуктивно, что было установлено выше.
Обращение к традиционалистскому проекту, который ещё можно определить понятием евразийский федерализм, связано с тем, что на Северном Кавказе, напротив, начинается процесс восстановления традиции во всей её полноте. Этому способствует и то, что традиционные формы существования для северокавказских этносов являются естественными и гармоничными. Здесь следует обратить внимание на то, что в целом процесс десекуляризации происходит сегодня во всём мире. В терминах западного философа Питера Бергера — это ситуация, когда народы мира — а сегодня это всё большая часть человечества — обращаются к традиции, к религии, к вере, восстанавливая институты веры и традиции. Тяжелее всего это происходит в Европе, где общество уже почти полностью атомизировано[356], где оно оторвано от корней и разложено, а от коллективной идентичности народов Европы остались только воспоминания. В этих условиях, когда в Европе возникает ситуация кризиса, какой она является сейчас, в данный момент, — в европейских государствах человек оказывается в состоянии обездоленности. Он один, он атомизирован, ему не к кому обратиться, ему не на что опереться, у него нет не то что кровнородственного клана, который бы его поддержал, или общины, которая бы за него вступилась в трудной ситуации, у него даже зачастую нет семьи. А с легализацией однополых браков такое явление, как традиционная семья в Европе, в принципе движется к прекращению своего существования. Семья отмирает как социальное явление, как социальный институт. Казалось бы, кровнородственный клан Кавказа, с одной стороны, и однополые семьи, не способные к воспроизводству, с другой — это некие крайности. Однако процесс социальной модернизации, часть пути которой прошла не только светская секулярная Россия, но и Северный Кавказ, — это неизбежный итог, и последствия такой «модернизации» мы как раз и наблюдаем в нынешней Европе. Можно находиться в начале этого пути, можно в середине, но финиш всегда один, и Европа его практически достигла, — бесполое общество бессмысленных биологических индивидуумов, не способных к воспроизводству и самосохранению.
Нынешний, пока ещё не дошедший до финальной точки, но критически приблизившийся к ней, одинокий, брошенный, обездоленный европейский человек понимает свою безысходность и в ситуации кризиса утраты коллективной идентичности… начинает обращаться к фундаменту, к корням, к изначальным основам существования человека. А именно — к традиции, к религии и к восстановлению своей этнической принадлежности. Ко всему тому, что практически во всей полноте сохранилось на российском Северном Кавказе.
Именно процесс новой этнизации очень активно развивается сегодня в Европе, которая, казалось бы, согласно прогрессистскому подходу, давно уже преодолела все эти этапы. Нынешнее глобальное либеральное общество имеет в качестве меры всех вещей то, к чему и стремилось и к чему, вопреки всякому смыслу, сегодня стремимся мы, — атомизированного индивидуума. Какой этнос? Это то, чего на Западе давно не существует, как не существует и народов, и даже… практически уже не существует политических наций — искусственной формы политической самоорганизации дискретных масс. Но тем не менее процессы выделения из нынешнего Европейского союза целых анклавов, сформированных на этнической основе, стали данностью. Начинается процесс выяснения — какие этнические группы из каких государств выделяются сегодня, на наших глазах, в рамках нынешнего Евросоюза под воздействием его системного кризиса.
Однако на Северном Кавказе это всё не только не было разрушено, но и сохранилось практически во всей полноте. Это русское большинство нынешней России в значительной степени потеряло свои корни, утратило свою традицию. Утратило под воздействием социальных экспериментов, сначала советского, а потом либерального. Это русскому человеку тяжело восстановить свою коллективную идентичность, вновь стать русским. «Почему ты русский?» — спрашивают современного русского человека. И он не знает, что ответить. «Потому что я говорю на русском языке», — первое, что приходит в голову. Но на русском языке говорят не только русские, но и многие другие народы и этносы постсоветского пространства, в том числе и за пределами нынешней России. «Тогда потому, что я православный», — отвечает русский и уже сам сомневается. «А что такое православие, ты знаешь?» — слышит он в ответ. И 80 % номинально православных русских людей не знают, что ответить, не помнят, что такое православие. Они не бывают в храмах, они не молятся, они не соблюдают посты, — всё это в значительной степени сегодня утрачено русским большинством.
У русских на данный момент слабая идентичность. Они, в большинстве своём, не могут полноценно ответить на вопрос «кто мы?». За вопросом о языке и вере следует вопрос о происхождении — «откуда ты произошёл, где твои корни, где твоя традиция, где твоя семья, твоя земля?». Вот это уже совсем сложно. На эти вопросы большая часть русских ответить совсем не может. Подавляющее большинство ничего не знает о себе, не в состоянии описать свою идентичность, потому что русское общество уже слишком атомизировано и перемешано советским и либеральным экспериментами, не завершёнными ни в одном, ни в другом случае. Русские гораздо дальше прошли по пути социальной модернизации, чем народы Северного Кавказа. Но пока ещё ушли не так далеко, как народы Европы.
