После этого Лену перевели в психиатрическую больницу и опять потекли недели.
Одним из вечеров они с Аней гуляли по набережной. Деревья уже зазеленели, бабушки гуляли с собачками, подростки рассекали на велосипедах и роликах. Позади осталось тестирование по русскому языку, предстояло сдать математику и еще два экзамена — по билетам. Турка выбрал географию и физкультуру.
— Не верится, что уже скоро лето, — сказала Аня. — Вроде так тянулись дни.
— Ага. — Турка задержал взгляд на девушке. Аня смотрела перед собой и медленно говорила:
— Решила попробовать. Уеду, устроюсь. Поживу там одна. Вообще, конкурс в театральные ВУЗы по сто-двести человек на одно место. Шансов мало. Еще попробую в иняз поступить.
— А ты… Ну, знаешь английский?
— Читаю без проблем. Аудиокниги слушаю. Уже четыре года изучаю сама. Попробую, все лучше, чем бухгалтером быть, жалею, что год просрала. Мама до сих пор уговаривает закончить, но нет, лучше уж попробовать поступить в иняз. Сразу не решилась как-то, знаешь, на волне пофигизма поступила, а сейчас вот задумалась, что мне же этим всю жизнь заниматься. Пока взяла академический отпуск. Приколи, что это за жизнь, если каждый день занимаешься тем, что тебе неинтересно? От пятницы до пятницы жить, в ожидании выходных, как моя мама? А потом два дня смотреть телевизор, а вечером воскресенья ныть, мол, как быстро прошло время… Нет, спасибо. Может, получится с инязом, если с театралкой пролечу. Устроюсь потом гидом. Или переводчиком на круизный лайнер. Или еще что-то, лишь бы не сидеть в офисе целыми днями.
Они помолчали немного. Турка мог только позавидовать таким планам. Сам-то он тоже решил, что будет поступать в колледж, на компьютерщика, но вот теперь опять подняли голову старые змеи-сомнения. Зашипели, задвигались.
— Я даже… и не знал, что ты в английском шаришь.
— В испанском чуть-чуть тоже. Меня мама отговорила тогда, иди, говорит, какая тебе Москва, какой Питер. А теперь я поняла, что пока сам не сделаешь, то что считаешь нужным — ничего не получишь. Еще поняла, что нужно до конца идти, даже если ситуация безнадежная. Это ты меня научил! — она чмокнула Турку в губы и звонко рассмеялась. Тот смутился, глядя на девушку.
— Я? Ну ладно… Вообще, если бы не ты, то…
— Ладно, хватит. Сто раз обсуждали. Мы вместе спасли твою Конову.
— Ага, спасли. Только она лежит в психушке. И если она не придет в себя… Вдруг его отпустят? Следствие пока идет, но мало ли.
— Может, Лена еще поправится. Шутишь — отпустят? С чего бы?
— Мне снятся кошмары. Скоро сам в психушку лягу.
Они помолчали, глядя как ветер ерошит речку. На другом берегу кто-то распалил костер, и тонкая струйка дыма тянулась вверх, рассеиваясь над камышом.
— Хочешь, поехали со мной, — глухо проговорила Аня. Турка обнял ее за плечи, прижался. Потом поцеловал в щеку, коснувшись губами слезы. Губы у девушки дрожали. Она что-то еще хотела сказать, но он остановил слова кончиками пальцев, а другой ладонью провел по Аниным волосам.
Так они еще долго сидели молча. Он боялся отвечать, а она — услышать ответ.
* * *
Когда ему опять позвонил Стриженный и сказал, что Лену можно навестить, Турка не побежал сломя голову, а подготовился. Во-первых, скачал любимые песни Лены на мобильник и на плеер, взял наушники. Во-вторых, захватил копию дневника — кипу листков в пятнах, с загнутыми уголками.
Когда он зашел, Лена сидела на постели и смотрела в окно. Девушку перевели в другую палату, здесь пустовала пара кроватей, тумбочки стояли самые обычные. Увидев Турку, пациентка напряглась, и следила за каждым движением, не мигая. Он заметил на тумбочке журналы и потрепанную книгу. Врачи и раньше сообщали, что ее состояние улучшилось. Говорит мало, и только с женщинами. Опасается мужчин. В последнее время начала читать.
— Привет. Помнишь эту песню? — он включил «Литиум» «Нирваны». Конова сначала вздрогнула, а потом лицо ее разгладилось. Она слушала хриплый голос Курта Кобейна, слегка наклонив голову.
Турка под музыку взял стул и сел напротив девушки. Она легла и уставилась в потолок.
После «Нирваны» они слушали другие любимые группы Лены.
— Вот эта тебе понравится. Тоже «Роксет», «Риал шугар». Ты при мне ее не включала, я сам нашел.
При этих словах Конова подобрала коленки к самому подбородку. Турка дослушал трек, и прошуршал страницами дневника.
— Я тут тебе принес… Твои записи. Может, прочтешь, и тебе станет легче. Может, память прорежется. И еще плеер. Надеюсь, вспомнишь, как им пользоваться.
Он подождал ответа, так как до сих пор не верил, что Конова его забыла. Иногда ему вообще казалось, что это двойник Лены.
Прошло уже столько недель с того момента, как они ее спасли из погреба историка, вот уже за окном зеленые листья на деревьях, светит солнце, видно каждую пылинку на стекле. Лена почти такая, какой он ее запомнил — снаружи. А вот глаза пустые. В них прежней Коновой нет.
— Так что… я оставлю дневник и плеер тут, хорошо?
Не дождавшись ответа, он тихонько вышел из палаты.
* * *
Вокзал дышал жарой. Запись из громкоговорителей, склеенная из разных женских голосов, повторяла, от каких платформ и путей отходят поезда. Воняло бензином, плавленым асфальтом, потом. Люди суетились, суетились — жизнь кипела.
Турку должно было радовать окончание школы, но он пока не понял до конца, как же это произошло. Выпускной у девятых классов был так себе, Турка туда и не пошел. Не верилось, что он никогда не вернется за парту, не увидит одноклассников. Экзамены промелькнули, причем даже с математикой вышло все не так страшно, как рисовала Дина Алексеевна.
— Через пятнадцать минут уезжаю. Даже не верится, — сказала Аня. Они сидели на лавочке, мимо проходили люди — все с чемоданами на колесиках. У Ани тоже был такой, его Турка уже затянул в купе, и теперь они вышли из душного вагона, чтоб посидеть напоследок. Аня улыбалась, но в глазах ее затаилась печаль.
— Увидимся. Может, я к тебе летом приеду. Если ты сама не вернешься раньше.
— Мамка-то отпустит? — усмехнулась девушка, и Турка принялся ее щекотать. Она отбивалась, хихикая.
— Ладно, хватит! Приедешь.
Только Турка знал, что не поедет он никуда. У Ани начнется новая жизнь, у него тоже. Они могли быть вместе, да. Могли вместе уехать. Могли.
— Десять минут, — сказал Турка.
— А тебе прямо не терпится, чтоб я свалила?
— Я… Ненавижу долгие прощания. Но тебя люблю. Как друга.
— Самая мощная френдзона в моей жизни. Ой нет, не щекочи больше… Я тебя обожаю, — Аня чмокнула его в губы, и бросилась к вагону — живая, ослепительная в своей юности и красоте, с искрящимися волосами и улыбкой. Потом побежала обратно и впилась в Турку губами. После показала язык, и заскочила в вагон, чуть не сбив с ног удивленного проводника в белой рубашке.
