Демьян повел плечами.
Стало вдруг зябко.
И… страшно?
Нет, за себя он не боялся и прежде, и ныне не станет. Скорее уж где-то в душе появилось сожаление, что жизнь его, пусть и не сказать, чтобы вовсе пустой была, но прошла как-то мимо.
Служил?
Служил. Честно, ибо на иную службу способен не был. И родичам за него не стыдно будет. И детям, коль были бы они… но не было.
Сам виноват.
— Но ничего… там тоже найдется, что миру заявить. Мы всем покажем, что рано о нас забыли, что… кровь угнетателей разбудит народные массы!
— Это мы уже слышали, — Вещерский чуть склонил голову. — Значит, все-таки готовите взрыв? Бомба, полагаю, уже в Петербурге, из новых, которые ваш сожитель создал. Или не он?
— Зачем тебе?
— Любопытный. И мало ли… вдруг живым останусь, надо же знать, за кем гоняться-то. Или не за кем? Ваш… амант был слишком самолюбив, да и власти не чурался, а потому в жизни не поделился бы знанием, верное? Кое-чем — да, не самому же бомбы собирать, но не главным секретом… бумаги он оставил. Записи тоже. И восстановить все выйдет, получится… если записи попадут к правильным людям. Сразу вы бы их не отдали. Поторговались бы. Потребовали бы… чего? Отступных? Гарантий? Ныне-то вам с политикой не по пути. И полагаю, после нынешнего… похода вы отбудете за границу. Поселитесь где-нибудь в Италии. Почему-то политические очень Италию уважают. Или сразу за океан? С деньгами за океаном неплохо живется. Не важно, главное, вы им бумаги и… что-то еще, верно? Без чего бумаги эти бесполезны. А они вам свободу и… состояние?
— Свое есть.
— И хорошо. Просто замечательно… что до Петербурга, то, думаю, дело даже не в нашем общем друге. Скорее уж ваши товарищи решили, что уж больно удобный случай… как же, награждение, на котором должен присутствовать сам Великий князь. А может, и наследник престола пожалует. Или вот еще Его императорское Величество тоже отличается любовью и вниманием к людям, на службе отличившимся. Конечно, газеты пока молчат, но… вдруг кто-то там чего-то там услышит… газетчиков же не заткнешь, а слухи дело такое… — Вещерский щелкнул пальцами. — Сложнопредсказуемое…
— Всех не возьмете.
— Постараемся. Тятенька мой, уж как вы сказать изволили, весьма серьезный человек. Во многом это — его затея. Я, не поверите, тут вовсе случайно оказался… но мы вновь не о том. Стало быть, его вы казните.
Ответом был кивок.
— Меня… я вам нужен, хотя не могу понять для чего. Ладислав… скорее всего тоже убьете, он некромант, а вам иная, живого свойства сила нужна. Так ведь?
— Умный больно.
— Это же просто, если разобраться. Ваш отец вынес то, что принадлежало мертвому миру, являлось частью его. Ваш амант, нашел способ использовать эту силу. Полагаю, он поступил просто, разделив два источника перегородкой. Перегородка истаивала, энергии касались друг друга, и это соприкосновение рождало взрыв, причем не только на физическом уровне, но и в тонком теле мира. Мир выдерживал, а вот люди… людям приходилось хуже.
— Умный.
И это было отнюдь не похвалой.
— Мертвый мир не любит беспокойства… — тихо произнес Ладислав, чем и привлек внимание Ефимии Гавриловны. Револьвер в ее руке опустился, а сама она поглядела на некроманта с насмешкой.
— А мы и не будем беспокоить. Есть одна теория, батюшкина, что твари, тебе подобные, суть часть от части этого самого мира, вот и проверим. Прежние-то кости закончились, почитай…
Ладислав широко зевнул и поинтересовался:
— А поесть у вас ничего не будет? Обидно как-то голодным помирать.
Глава 30
Первой, кого увидела Василиса, была Нюся.
Нюся забралась на ограду, и сидела, мотала ножками, заодно уж гладила морду старого жеребца, подошедшего полюбопытствовать. Жеребец фыркал, Нюся веселилась.
— Доброго дня, — сказала она, поправивши махонький цилиндр, с которого спускалась густая вуаль. — А матушка скоро будет… вы проходите, проходите… лошадок вот тут оставить можете…
Тихо.
Вот что удивило Василису: вязкая тяжелая тишина, которая окружала старые конюшни. Она, эта тишина, ощущалась душным одеялом.
И солнце будто поблекло.
И зябко стало. И… вовсе появилось желание отступить.
— Где люди? — спросила она.
— Люди? — Нюсина улыбка была широкой и радостной. — Спят… люди любят спать, особенно если помочь. Самую малость…
Она показала пальцами, сколь мала была ее помощь. И вновь улыбнулась. Спрыгнула с ограды, отряхнула черные бриджи, украшенные по бокам рядами серебряных пуговок. Черный жакет был отделан позументом, и вся-то Нюся была хороша.
Юна.
Свежа.
И… опасна.
— И не глядите вы так, Марья Александровна, — произнесла она с насмешечкою. — Я ж не виновата, что вы в маменькины дела полезли. Маменька жуть того не любит. Папенька и тот не лез. А вы сунулися. И теперь убивать придется. Я ж этого страсть до чего не люблю.
Хлопнули светлые реснички.
Марья же, оставив речь сию без ответа, спешилась, хлопнула коня по шее и, снявши узду, велела:
— Иди…
— Зазря вы так, — Нюся покачала головой с явным неодобрением. — Его же ж волки сожрут.
— Господь даст, то и не сожрут.
Тишина… перестала быть однородной. Нет, Василиса слышала разговор, каждое слово, но будто со стороны, будто все это не касалось ее.
Она спешилась.
И ослабила подпругу, сняла уздечку, потрепала Хмурого по морде, но рука коснулась не теплой мягкой шерсти, а… чего-то иного.
Холодного.
Зыбкого.
И весь этот мир тоже зыбок. Он дрожал, и норовил расползтись гнилым полотнищем, удерживаясь единственно чудом. Вот только как долго чудо это продлится?
— Слышишь, девонька? — Алтане Александровне помог спешиться муж. И опираясь на руку его, она подошла к Василисе, заглянула в глаза. — Ты их слышишь?
— Кого?
— Духов.
— Я… нет, — Василиса коснулась пальцами висков. — Здесь все… странно.
— Неприятно, — согласилась двоюродная бабушка. — Но пройдет. Не противься. Я слышу лишь эхо, а ты… ты — совсем иное дело. И выходит, что права была матушка, кровь очнулась.
Василиса не отказалась бы, чтобы эта самая кровь поспала бы еще немного, поколение или два, или…
— А их зачем взяли? — поинтересовалась Нюся, указав стеком на Константина Львовича, который стоял, придерживая супругу под локоток.
— На экскурсию, — Марья огляделась, но ничего-то не увидела. — Где…
