Доводы
— Мэй! Неужели это ты?
Мэй не сразу узнала женщину с повязкой Красного Креста на рукаве, а когда узнала, ахнула:
— Сэди!
Она почувствовала, как на ее лице сама собой расплывается улыбка. И удержаться от нее просто невозможно. Сэди, и это после стольких лет! Сэди!
— Как я рада тебя видеть! — честно призналась Мэй. Сэди казалась дверью в другое время, когда все ныне разрушенные дома были новенькими и стояли прочно. Сэди!
За три года, пока они не виделись, Сэди изменилась почти до неузнаваемости. Стерлась алая помада, исчезли маленькие серьги, и отсутствие головного убора уже не выглядело вызывающим. Она была обута в армейские с виду ботинки, а ее шинель казалась такой вытертой, словно служила ковром на деревенских танцах.
— Чем же ты занималась? — спросила Мэй, и Сэди начала подробно рассказывать: водила машину скорой помощи — нет, не на фронте, а здесь, в Лондоне, развозила раненых с вокзалов по военным госпиталям.
— Хочу попасть на фронт — и, наверное, скоро попаду, только это так трудно…
Вид у нее усталый, отметила Мэй, и не такой юный, как три года назад, — и неудивительно, заключила она. Все знали, как переутомляются добровольцы медицинской службы, медсестры, водители машин скорой помощи. Как странно думать, что Сэди водит скорую!
— Как… — Мэй подыскивала подходящую банальность, но безуспешно. «Чудесно» — это пожалуй, слишком бестактно, а «ужасно» — неуместно (хотя, конечно, развозить истекающих кровью солдат и вправду должно быть ужасно). «Какие вы все молодцы!» — вот каким клише ей следовало бы воспользоваться, но у нее не поворачивался язык.
Сэди спасла ее от неловкости: сменила тему и спросила, чем теперь занимается сама Мэй. И Мэй пустилась в длительные и сложные объяснения, упомянув и про листовки, и про марши, и про выступления в парках, и про школьные постановки, и про мирную конференцию. Сэди слушала без особого внимания. Мэй пришло в голову, что, возможно, водитель скорой ничего не имеет против войны. Ведь многие же выступают за нее. Она понятия не имела, по какую сторону раскола суфражисток на интернационалисток и патриоток очутилась Сэди. Правда, Мэй никогда не замечала за ней особого патриотизма. Но как знать?
Борьбой за мир Сэди тоже не заинтересовалась. Дождавшись паузы в потоке слов, она спросила:
— А что с Нелл?
Мэй пожала плечами.
— Понятия не имею, — сухо ответила она.
Сэди вопросительно взглянула на нее. Мэй вздохнула:
— Она работает на снарядном заводе, — объяснила она. — Делает снаряды! Чтобы взрывать людей! Уж казалось бы, должна соображать!
— Сейчас одна половина мира взрывает другую, — мягко напомнила Сэди.
— А так быть не должно!
Сэди подняла брови. Мэй хватило ума изобразить смущение.
— Извини, — сказала она, — но снаряды и машины скорой помощи — разные вещи, и ты наверняка это понимаешь. Принципы — это важно. Или ты считаешь, что нет?
Некоторое время Сэди молчала.
— Может быть. Но неужели ты не понимаешь, что и люди тоже важны? В следующем году в это же время мы, возможно, будем жить в Германии. Или все погибнем!
Мэй вздрогнула. Она знала про военные поражения, но не могло же все быть настолько плохо!
— Боже мой! — воскликнула она, словно отмахиваясь от этих мыслей. — Не думаю, что дойдет до такого!
Сэди ответила не сразу.
— Послушай, я восхищаюсь силой твоих чувств. Но… не стоит из-за нее терять друзей, понимаешь? Таким людям, как мы… нам нужны все друзья, какие только у нас есть. Мы обязаны держаться вместе, если хотим выжить.
— Знаю! — ответила Мэй, хоть на самом деле и не сознавала этого так, как Сэди. — Это я знаю!
— Правда? — Сэди почесала затылок. — Жизнь — дрянная штука, Мэй. По-моему, ты еще не осознала, насколько дрянной она может быть. Скрывать все, что важно для тебя… не считаться ни вполне добропорядочной, ни приличной… так жить тоскливо и одиноко.
