— Даже не знаю, командор Уэлгрин… Но, по-моему, она не врет.
Уэлгрина это все же не убедило.
Тут снова показалась вторая женщина со своими ребятишками. Она подошла к стражникам и взмолилась:
— Пожалуйста, господин, не трогайте нас! Я ничего не знаю!
Берги говорит, что умеет делать шелк и с помощью ее шелка мы разбогатеем. Она говорит, что научилась делать шелк у народа ее мужа. Я не знала, что он будет так вонять! Я не виновата! Накажите ее — это все она! Заберите ее отсюда, пока не вернулся мой муж.
Я ни в чем не виновата!
Уэлгрин и не сомневался, что за всей этой затеей стоит Теодебурга. Но все же родные обычно не отдают своих на произвол ветрам, волкам и солдатам. Капитан наклонился к женщине и тут впервые присмотрелся к младенцу: глаза у того были огромные, широко открытые.
Хоть это и было дико неприлично, но Уэлгрин не смог не отшатнуться.
— Да он у вас почти рыбоглазый! — вырвалось у него.
Это было неизбежно. Во всех прочих отношениях мужчины бейсибцев ничем не отличались от остальных. Они так же часто заглядывали на Улицу Красных Фонарей и в Обещание Рая.
Жутко было то, что Уэлгрин никогда раньше не видел черноволосого, круглолицего ребенка с такими вот огромными рыбьими глазами.
Женщина прикрыла личико младенца платком. Уэлгрин заметил, что у всех остальных детей глаза совершенно обычные. Он еще раз посмотрел на каждого из них, повнимательнее. Личики у всех были светлые, чисто вымытые. Ну, наконец-то все начало складываться в более-менее понятную картину.
— И когда же вернется твой муж? — спросил он у женщины с младенцем.
— После захода солнца, а может, и позже.
— А может, никогда?
Женщина покачала головой.
— Он вернется. Дендорат всегда возвращается.
— Он изобьет вас всех до полусмерти, когда наткнется на эту вонючую кучу.
Уэлгрин прикинул, как все могло обстоять на самом деле. Он сразу представил себе этого Дендората, потому как легко мог представить, что этот Дендорат должен чувствовать. Мужчина оставил свой дом и родные края, чтобы найти где-нибудь лучшую жизнь. Он притащился на самый край земли, в дальний уголок Империи, и, к немалому своему удивлению, увидел, что эта самая лучшая жизнь процветает за стенами Санктуария. И мужчина потратил, наверное, все свои сбережения, чтобы привезти жену и детей в этот благословенный край. А следующая новость, которая его настигла — оказалось, что жена беременна, и он — счастливый будущий отец, ожидает маленького сынишку, которому никогда не придется голодать. И тут оказывается, что сынишка-то вовсе и не его…
И что ему остается делать? Что же еще, как не отвернуться от жены? И бедняга начинает задумываться обо всех остальных детишках, которые висят на его шее, словно мельничные жернова.
Сомнения мучают его, не дают покоя, отравляют жизнь. Он в отчаянии. Может, он никогда прежде и не бил свою жену, но теперь стал поколачивать — один вид ее доставляет ему боль…
— Командор?
Уэлгрин очнулся от своих мыслей. Он не был наполовину С'данзо, как его сестра, и у него не было дара Видения. Но Уэлгрин готов был поспорить на месячное жалованье, что эта история очень недалека от истины.
— Командор, что будем делать?
Все они смотрели на Уэлгрина. Что ж, командор знал, что надо сделать. Конечно, он обрекает этих женщин со всем их выводком на нищету, не говоря уж о тех деньгах, которые сам по глупости всадил в эту авантюру.
— Тебе нельзя делать это в Верхнем городе, — начал объяснять Уэлгрин, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. — Снимите комнаты в Низовье, — предложил он, прекрасно зная, что за народец там обычно обретается. — Может, там и не обратят внимания на эту вонь.
Теодебурга показала рукой на внутренний двор.
— Но нам нужна чистая вода!
Она взяла измазанную руку Ведемира и ополоснула ее в ведре.
Вода после этого, конечно, для питья не сгодилась бы, зато отмытые золотисто-белые волокна, которые свисали с ее пальцев, теперь и в самом деле стали походить на шелк. Ткачиха вытерла их насухо полой своей одежды и протянула Уэлгрину. Легкий ветерок с моря почти не ощущался, ни один лист на деревьях не шелохнулся, волосы не развевались, но даже его хватило, чтобы сдуть тончайшее волокно с ладони женщины.
— Нам нужна чистая, свежая вода, — повторила Теодебурга. — Если вода будет плохой — шаппинг не удастся и шелк не получится.
Спутанный пучок волокон зацепился за колючую щетину на верхней губе Уэлгрина. Он провел рукой, хотел смахнуть нити, которые легонько щекотали щеку, и поймал пучок пальцами. Волокна оказались мягче, чем грудь шлюхи, мягче, чем шелк… Уэлгрин скатал нити между пальцами, потом высвободил, чтобы они расправились. У него появилось подозрение, что он чуть не потерял гораздо больше, чем несколько серебряных монет.
Ведемир снова спросил:
— Так что же мы можем сделать?
Уэлгрин покачал головой. Объяснения зловонию казались вполне разумными, когда Теодебурга рассказала о воде для промывки. Уэлгрин припомнил слова своего наставника, Молина Факельщика:
— Мы, стражники, заботимся обо всем городе в целом, мы не можем позволить себе заботу о благе каждого отдельного горожанина. Нет, с этим ничего нельзя поделать, — он повернулся к Теодебурге. — Мне в самом деле очень жаль, но тебе нельзя делать этот шаппинг здесь.
— Но он еще не окончен! — не унималась ткачиха. — Мне нужен еще только день, всего один день… Когда шаппинг завершится, получится шелк-сырец. А из него можно будет сделать настоящий шелк! Ведь никто не станет возражать против того, чтобы я пряла и ткала?
Уэлгрин покачал головой. Несмотря на все мольбы, слезы и заломленные руки, у этой женщины был такой же норов, как у его энлибарской стали. Поэтому, решил Уэлгрин, тем более нужно настоять на своем.
— А когда ты соткешь шелк, ты его продашь, — продолжил он за нее. — А потом на всю выручку накупишь кучу этой своей ветоши у рыбьих торгашей. И сделаешь еще большую кучу гниющего мусора… И еще большую — потом, когда купишь еще больше этой ветоши, и так раз за разом. А когда тебя притащат на суд к принцу по жалобам на эту невыносимую вонь, ты скажешь, что всегда этим занималась — и стражники тебе не мешали… Нет, госпожа моя, ты меня на эту удочку не поймаешь.
— Вовсе не обязательно все будет именно так, — возразил Ведемир.
— Ты хоть не становись на ее сторону, а? Я знаю, о чем говорю.
Если что-то пошло не так — надо пресекать это в корне. А то, если слишком попустительствовать, оно будет разрастаться — и чем дольше, тем гаже.
Уэлгрин не отводил взгляда от Теодебурги. Ничего этого не случилось бы, если б он тогда как следует исполнил свои обязанности и отправил проклятую ослиную повозку на дрова!
