Здесь, по преданиям, еще до прихода на Ильмерь Словена с его родом поклонялись богам чудины. Возвышающийся над довольно ровной местностью холм, который во время половодья превращался в остров, находился на перекрестке трех стихий: земли, воды и воздуха — и, не принадлежа ни одному из миров, тем самым мог служить местом их встречи. Вслед за чудинами словены почитали Волхов-батюшку, который являлся им в образе огромного ящера. Но Ящеру-Волхову святилищ не ставили и идолов в его честь не вырезали — зачем, когда сам он, большая могучая река, находился здесь же, был доступен для взоров, принимал жертвы и одаривал в ответ? В святилище служили богам земли — самой Матери Сырой Земле, которую здесь называли именем Перынь и считали матерью громовержца Перуна. Идол Перыни стоял посередине площадки главного святилища, располагавшегося на вершине холма. Его окружал широкий ров, в котором было сделано восемь углублений, похожих на лепестки. Вместе они образовывали восьмиконечный крест-цветок — древний знак единения двух начал, мужского и женского, земли и воды, а еще плода-зародыша. В углублениях лепестков во время праздников зажигали священные огни, призванные очистить место принесения жертв и отделить небесное пространство от земного, и эти огни были хорошо видны и с Волхова, и с Ильмеря. С той стороны, что смотрела на Волхов, священный огонь поддерживался всегда. Перед идолом был округлый жертвенник, сложенный из камней, а по сторонам от главного жертвенника располагались жертвенники Лады и Лели-Огнедевы.
Жрицы жили в Перыни постоянно только в теплую половину года, когда богини земли не спят, а на зиму женщины возвращались в свои роды, к семьям. Обычно в святилище трех богинь насчитывалось девять жриц, но сейчас было только восемь: с тех пор как умерла старая ворожея бабка Божила, подходящей замены ей пока не нашлось. Мечебора, женщина средних лет, невысокая, слегка полноватая, происходила из знатного рода с Ярилиной горы — поселения, что на речке Варяжке, неподалеку отсюда. Небольшой городок там построили с полсотни лет назад варяги, а после их изгнания заняли предки Мечеборы. Из их рода происходило немало умелых мастеров и мудрых волхвов, которые, по родовым преданиям, принесли священные знания с далекой реки Дунай. Мечебора вышла замуж в Словенск и на зиму возвращалась жить туда, а летом обитала в Перыни.
За травами с Добролютой она не пошла. В святилище они в это утро оставались втроем: она, волхва Боровита и Томилица, молоденькая девушка, наделенная дивным даром видеть вещие сны. Вдвоем с Томилицей Мечебора в это утро принялась наводить порядок. В Купалу и последующую неделю в Перынь несли множество даров — венки, пищу в горшочках, караваи, завернутые в вышитые рушники, и по узорам вышивки знающая жрица сразу могла сказать, от которого из окрестных родов этот дар, сколько в нем людей, мужчин, женщин и детей, а также то, о чем просят богинь. Впрочем, тут большого разнообразия не было: все хотят здоровья родичам, обильного урожая, хорошего улова, рождения многочисленного потомства, счастья и радости.
Однако за прошедшие дни венки увяли, пища попортилась, караваи засохли. Пришло время все это убирать. Мечебора и Томилица собирали подношения, переносили к Волхову и бросали в воду с особым приговором. Горшки сразу тонули, а венки и караваи уносило течением в подзакатную сторону, в Закрайный Мир.
Покончив с этим, Мечебора взяла метлу и принялась мести вымощенные камнем площадки жертвенников — сначала у Лады, потом у Лели. Выметя половину, она услышала голоса и оглянулась: внизу под холмом пристали челны, надо думать, Добролюта воротилась, — Мечебора различила знакомые фигуры. Но с ними был кто-то еще. Вроде какие-то два парня, и один из них нес на руках девушку. Девушка лежала как неживая, только коса свисала. Видно, в каком-то селе по пути просили посмотреть больную, а та оказалась так плоха, что Добролюта решилась забрать ее в Перынь. Такое изредка, но случалось, если жрицы находили, что благодетельная сила священного места поможет больному обрести силу и здоровье.
Отвернувшись, Мечебора вновь принялась мести. И вдруг что-то будто толкнуло ее. Она подняла глаза и застыла, не веря тому, что увидела. На жертвеннике Лели горел огонь. Кругом было пусто — только идолы богинь, белая фигурка Томилицы внизу возле избушек, она сама… и пламя перед жертвенником, как живое существо, вдруг явившееся из ниоткуда, как и положено приходить вестнику воли богов.
Мечебора застыла, опираясь на метлу и не в силах оторвать взгляд от зрелища, которого, по рассказам старших, никто не видел уже около семи десятков лет. Потом она сделала неуверенный шаг и робко протянула руку к огню. Ладонь ощутила тепло. Ближе подойти Мечебора не посмела, но уверилась, что ей не мерещится. Попятившись, она вышла с мощенной камнем круглой площадки вокруг капа, не отрывая зачарованного взгляда от огня, а там выронила метлу и бегом бросилась к избушкам.
Дивляну тем временем принесли в одно из жилищ — оно принадлежало Добролюте, и для больных тут имелась особая скамья. И едва все успели войти, как дверь снова распахнулась и внутрь влетела девушка — одетая просто, но с ожерельем из десятка глазастых стеклянных бусин, с серебряными кольцами у висков, что говорило о немалом богатстве ее семьи. Не замечая Дивляны, вошедшая сразу подбежала к Добролюте и быстро, возбужденно заговорила:
— Стрыйка Добрана! Наконец-то, уж я тебя жду здесь, жду, все глаза проглядела!
— А ты не ждала бы, а ехала с нами! — отозвалась Добролюта, вытирая руки, пахнущие порез-травой. — Или я тебя не звала?
— Ты не слышала, что случилось? — пропустив ее слова мимо ушей, продолжала девушка. — К Судиславне брат приехал! Вольга Судиславич! Сам приехал, с дружиной, вот только что!
Услышав имя Вольги, Дивляна попыталась поднять голову. Добролюта при этом имени оглянулась на нее, вспомнив, что найденная в лесу девушка тоже о нем упоминала. Гостья проследила за ее взглядом.
— А это кто? — удивилась она.
— В лесу подобрали, — хмыкнула Тиховея, та, что была с Добролютой на челне. — Вроде гриб, а какой, не разберу, надо у бабки Кореницы спросить.
— Это сестра моя, Тепляна, Витонегова дочь, — ответила Добролюта. — Ты не суйся к ней, Острянка, а то еще лихоманку подцепишь. Сейчас Боровита придет, поглядит, что за хворь.
Девушка попятилась.
— Какая такая Тепляна? — недоверчиво спросила она, из осторожности не подходя ближе и пытаясь издалека разглядеть незнакомку, лежащую в густой полутьме избы, где свет проникал только через небольшое окошко с наполовину отодвинутой заслонкой.
— Витонегова дочь. Доброчесты внучка, моей бабки, а твоей прабабки. Из Ладоги.
— У Витонега разве есть такие дочери? Была вроде одна, да та тебя должна быть старше, а эта вон — с косой.
— Под старость он ее родил, а мать ее — челядинка.
— А! — Остряна сразу отвернулась. — Так ты слышала? Вольга Судиславич к сестре приехал. Из Ладоги сам, а зачем — не говорит.
— Домой, видно, собрался. Он ведь в Ладоге с русью воевал? Вот навоевался, да и домой.
— Нет, стрыйка, темнят они что-то! Он ни к отцу не ходил, ни к кому другому — к Судиславне сразу, она и девок выгнала, шепчутся о чем-то. Погадай, а? Чего ему тут надо?
