«Предположим, что в мае 1945 года президент Трумэн отдал бы приказ о прекращении всех работ в Лос-Аламосе и ликвидации Лаборатории. Не следует забывать, что работа над атомным проектом в Советском Союзе в 1945 году была в разгаре. Сталин ни при каких условиях не остановил бы проект – он был одержим манией мирового господства. Через несколько лет, имея ядерную монополию, он не колебался бы ни минуты, чтобы начать ядерный шантаж или даже ядерную войну, в которой у него не было бы соперников».
Беда
2 февраля 1950 года. Этот день врезался в мою память. С тех пор прошло уже много лет, но я не могу сказать, что травма, полученная мною тогда, зажила. Помню промозглый сырой день, улицы Бирмингема, покрытые густым туманом. Рони и Габи вбегают в дверь и, перебивая друг друга и пытаясь что-то объяснить, с порога кричат: «Мама, это правда?»
Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось понять, чем они так взволнованы. Возвращаясь из школы домой, они прочли на газетных стендах кричащие заголовки: «Клаус Фукс – русский шпион», «Атомный шпион арестован».
Я постаралась успокоить детей: «Конечно нет. Рони, Габи, как вы могли этому поверить?»
Совсем недавно мы всей семьей катались на лыжах в Альпах. Рони закапризничал на склоне и отстал. Мы остановились. Клаус повернул назад. Я наблюдала, как он склонился над Рони и что-то ему сказал. Слов было не слышно, но я видела, как мягко протекала беседа. Клаус взял Рони за руку, и они направились к нам. У меня перед глазами прошли недавние вечеринки, на которых Клаус был желанным гостем. Он тихо сидел на всех вечеринках и говорил только в тех случаях, когда его спрашивали о чем-то. Очень редко упоминал Харуэлл, где он возглавлял теоретический отдел. Он всегда казался мне большим энтузиастом Харуэлла. Я могла бы простить ему все что угодно, но не предательство.
Руди пришел с работы раньше обычного. Всегда сдержанный, он и сейчас старался не выдать своего настроения. Но я все поняла. Руди сказал, что с утра позвонил какой-то журналист, сообщил об аресте Клауса Фукса и попросил у него развернутых комментариев. «У меня нет комментариев», – и Руди положил трубку. Но звонки продолжались не переставая.
– Женя, я сейчас перекушу и на вокзал. Поеду в Лондон. Попробую узнать из первых рук, что происходит.
Руди вернулся на следующий день. Он был мрачен. Мы сели за стол.
– Что тебе сказать, Женя… Меня принял начальник политического отдела Скотленд-Ярда майор Берт. Он подтвердил, что Клаус арестован за шпионаж в пользу Советского Союза и что он во всем признался. Берт сказал, что я могу навестить его в тюрьме сегодня же. «У меня к вам одна просьба, профессор Пайерлс, если будете говорить с мистером Фуксом, попробуйте уговорить его назвать имена его сообщников. Нам он отказал». Еще Берт спросил, не заметили ли мы в нашем общении экстремистско-левых взглядов со стороны Фукса. «Он что, истовый коммунист?» Я ответил, что Клаус был одним из нас, и его взгляды такие же, как у нас. Ничего другого мы от него не слышали.
Честно говоря, я Берту не поверил. Или, скажем так, поверил не полностью. От него я сразу же отправился в тюрьму на свидание с Клаусом. Если бы ты знала, Женечка, как я надеялся, что Клаус скажет мне, что вся эта история – чистое недоразумение! На мое приветствие он не ответил. Клаус поднял на меня глаза и произнес без всякого выражения, как будто бы заранее заученную фразу: «Я работал на ГРУ и НКВД восемь лет. У меня фотографическая память, все, что я знал об атомном проекте, я передал в Москву. Я работал не за деньги. Я не стремлюсь облегчить свою участь. Мне нечего больше добавить». Он отвернулся, я вышел из камеры. Всё.
Слезы капали у меня из глаз. Мне хотелось закричать, но наверху спали дети. Придя в себя, взяла бумагу, ручку и принялась за письмо.
Дорогой Клаус!
Руди только что вернулся из Лондона. Я пишу тебе, сидя в нашей гостиной напротив камина, где так часто мы говорили обо всем на свете. Это письмо писать трудно и, наверное, даже труднее читать его, но вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы не ожидать от меня уклончивых слов.
