Сопоставляя астрономические тиражи наших изданий с западной видеопродукцией, Ханин находит их адекватными — в соответствующей среде, разумеется. В противном случае бессмысленно сравнивать процессы формирования стереотипов сознания.
Итак, о стереотипах. Вот Герой лично побеждает злодея, и в сознание закладывается модель победы над злом. Ложная или истинная модель — абсолютно безразлично. Сопереживая герою, зритель или читатель как бы сам одерживает победу. И наоборот. Произведения же без хэппи-энда обречены на успех разве что у горстки интеллектуалов, которые хоть и претендуют на роль «воспроизводителей» общественного сознания, сами носителями означенного сознания являются только во второй или третьей производной.
Словом, здесь Ханину — а вслед за ним и Недолину — удалось быстро проскочить первую ступень постижения. Определив правомочность бытования термина «империя зла», они вскоре забыли американцев и обратились к отечественной культуре, доискиваясь причин столь рокового и даже чуть ли не ритуального умерщвления мало-мальски положительных героев, неизбежно вызывающих сопереживание, а следовательно, и «соумирание» десятков и сотен миллионов читателей и зрителей.
3
После длительной возни с продуктом, условно именуемым «специфическое отображение действительности», наши исследователи подступили было с дрожащими от нетерпения пальцами к самой действительности, но предощущение истины оказалось столь невыносимым, что они временно ретировались. Каждый в свой черед, разумеется.
Справедливо полагая, что формирование так называемого советского искусства является вторичным, они обратились к первоистокам.
Незадолго до семнадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Ханин предположил, что сухие термины «базис», «надстройка», «ВКПб» и им подобные в подобном же ряду подобных суть фрагменты чрезвычайно сильного заклинания либо же составляющие элементы имени древнего демона.
Взяв за основной предмет исследования «коммунистическую идеологию» (она же — «научный коммунизм», она же — «всепобеждающее учение» и т. п.), Ханин сообразил, что эта генеративная структура является прародительницей практически всех доминирующих у нас подструктур. Сия, в общем, банальная мысль его весьма вдохновила. Однако, чувствуя неподъемность темы и невозможность разгребания накопившихся за десятилетия завалов, он потратил немало сил и времени на поиски способа магического постижения всей парадигмы «коммунистичность». Разумеется, это был единственно верный путь. Анализ всего, что входит в комплекс коммунистической идеологии, истории, образа мышления и т. п. как некоего единого образования (чем оно, по сути, и являлось, а отсюда и смертельная борьба за целостность учения, война с фракционерами и т. п.), как некоего неразъемного предмета, знание истинного имени которого позволит упорядочить его взаимоотношения с внешним миром, и, следовательно, обезопасить. Их не смущала догадка о том, что в красной магии вообще нет истинных имен, хотя они понимали, что предмет требует исключительно осторожного обращения.
Попытки медитировать на образ «коммунизма» ни к чему, кроме ядовитой изжоги, не привели.
Подвергнув предмет магическому воздействию, они, возможно, предполагали осуществить его развертку по всем осям бытия и в конечных производных свести к нулю в любой системе координат. Что бы ни означало предыдущее высказывание (один из немногих уцелевших фрагментов — запись Недолина на обрывке почтового конверта со слов близкого друга Ханина, пробормотавшего их в краткую минуту просветления между запоями), смысла в нем, очевидно, не больше, чем в остальных, но и не меньше.
Мне так и не удалось выяснить, кто именно произнес эти слова — друг Ханина или сам Ханин, если предположить, что два запоя относятся к нему, а не к другу.
Приблизительно через полгода после начала размышлений была вычислена или угадана (скорее всего, учитывая непрерывную самовоспроизводимость мира, ее просто вспомнили) операционная матрица, позволяющая, как надеялся исследователь (который из нас?), безопасно или по крайней мере безболезненно раскрыть и идентифицировать предмет.
Был определен дескриптор. Правда, вопрос, насколько эффективны попытки обезопасить себя от последствий такого определения, остался без ответа. Несколько утешало, что вводимое понятие сплошь и рядом, а часто ни к селу ни к городу употреблялось в прессе и вроде бы без особых последствий.
Так или иначе, слово было произнесено. И это слово было — зомбификация.
Совокупность явлений и процессов, именуемая зомбификацией[1], поначалу казалась исследователю субституцией некоего истинного способа действия, по обнаружению которого произойдет вытеснение субститута. Однако выяснилось, что зомбификация имеет характер более универсальный, чем можно было предположить, исходя из повседневной практики. Идея магического лишения жизни (не умерщвления, а как бы отделения души от тела и замены души ее субститутом, заменителем, подвластным злодею, осуществляющему зомбификацию) — всего лишь отблеск проявления могущественных чар из арсенала древних магов и современных демонов, в равной степени пытающихся заменить индивидуальное сознание, личную доблесть и бессмертную душу на ум, честь и совесть эпохи.
Основной объем утерянной рукописи, а впоследствии и воссозданного варианта занимал перечень сюжетов, имен и событий, своего рода сводная таблица преданий, мифов и легенд, хорошо известных любому гимназисту в свое время, не говоря уже о приват-доцентах, и основательно забытых в эпоху поголовной грамотности.
Все эти Анубисы, Бальдуры, Вирбии, Гранны, Донары, Зевсы, Исиды, Кибелы и так далее, до Ямвана и Ярилы включительно, представляют интерес познавательный. Но для воссоздания разысканий Ханина и Недолина они несущественны. После того как мне удалось связать некоторые разлохмаченные концы и обрывки сведений с пересказами четвертых лиц, считающих все эти поиски блажью, погоней за тенью метафоры, эстетской отрыжкой, чувство того, что в итоге обнаружена пустота, крепло, и только сожаление по утраченному времени заставляет продолжать повествование.
Кроме того, крепло подозрение, что эта пустота — суть единственно истинное или в крайнем случае не ложное.
4
Вторая ступень постижения являла собой некий субстрат, выжатый из хронологических таблиц, пропущенных через матрицу зомбификации. Собственно говоря, исследователи могли прийти к своим выводам более простым и успешным манипулированием смыслами, но что-то заставляло двигаться шаг за шагом, словно обходя изнутри слева направо некий круг с вписанной пентаграммой и постепенно входя в спираль, закручивающуюся в точку, почти совпадающую с местоположением центра пентаграммы.
Разгон был неплох. Определив постулаты коммунизма как своего рода зомбификацию христианской идеи, наши исследователи, а может, только один из них, смело устремились в глубь истории и, естественно, вывели христианство как своего рода же зомбификацию идеи вечно умирающего и воскресающего бога (или богов)[2]. Здесь бы им остановиться, поскольку становится ясно, что и все потуги ума Ханина (или Недолина) есть всего лишь зомбификация процесса исследования. Но инерция соблазна была слишком велика, и следующим ходом было выведение идеи умирающего и воскресающего бога зомбификацией прозрений о сущности жизни как круговороте говна в природе.
