Основываясь на рассказах миссионеров, долго считали, что пары кураре вредны и что поэтому индейцы поручали изготовление кураре старухам, жизнь которых уже не имела никакой цены и которые падали жертвами этой опасной работы. Индейцы, как было выше упомянуто, безопасно глотают кураре, употребляя его в качестве тонического средства, и Гуапо несколько раз попробовал его на вкус, чтобы по горечи жидкости узнать, достаточно ли сгустился яд.
Смертоносная отрава, которой индейцы Южной Америки пропитывают свои стрелы, не всегда приготовляется из мавакуры: некоторые употребляют корень, называемый «кураре де раиц», другие делают смесь из сока амбихуаски, табаку и красного перца, прибавляя к ней кору барбаско, а также растение, известное под названием «сарпанго». Из всех этих веществ наиболее сильным ядом является амбихуаска, но она неудобна тем, что приготовление ее очень сложно и требует большого труда.
Едва успел Гуапо закупорить фляжку с ядом, как в воздухе послышалось щебетание, смешанное с пронзительными криками. Все посмотрели наверх и увидали над своими головами целую стаю крупных птиц, которые вдруг опустились и уселись на вершине высокого дерева. Там они продолжали свою беседу, но уже не так шумно, и начали перебегать с ветки на ветку, принимая в то же время странные позы, а именно, свисая спиною вниз и брюшком вверх. Оперение у них на всем теле было синего цвета, с металлическим оттенком, а клюв белый; в длину они имели до пятидесяти сантиметров. Это были ара, или мекао.
Наш индеец, не говоря ни слова, схватил свой сарбакан и стрелы и прокрался кустарниками к дереву, на котором сидели птицы. Там он несколько минут оставался в неподвижности, затем, вложив стрелу в сарбакан, поднял это оружие, поднес его к губам, держа один конец близ самого рта, что требовало немалой сноровки, так как трубка была очень длинна. Затем, набрав побольше воздуха в легкие, он дунул в трубу, и в то же мгновение один из мекао начал вытаскивать клювом стрелу, впившуюся ему в бок; однако, несмотря на все его усилия, острие осталось в ране. Минуты две спустя птица затрепыхалась, потеряла равновесие и, повисев немного на дереве, упала на землю, между тем как Гуапо, вложив новую стрелу в сарбакан, наметил следующую жертву. Эта картина повторялась, пока все птицы не были перебиты. Леон подбежал, чтобы помочь индейцу подобрать добычу, и насчитал не меньше шестнадцати штук. Даже этого небольшого промежутка времени оказалось достаточно, чтобы убить их.
Индейцы предпочитают сарбакан ружью, и причина этого довольно ясная. При первом выстреле все птицы, оставшиеся в живых, без всякого сомнения, улетели бы. Кроме того, убить одним выстрелом мекао, сидящих на вершине дерева, очень трудно, тогда как при помощи сарбакана стрела не только бесшумно взлетает на высоту тридцати-сорока метров, но даже самой легкой раны достаточно, чтобы повлечь за собою смерть. Из этого оружия легче попасть в предмет, находящийся на известной высоте, даже в совершенно вертикальном положении, чем в каком бы то ни было другом направлении, почему индеец, не боясь промахнуться, охотнее стреляет в птицу, сидящую на вершине дерева, чем на низкорослом кусте.
Как мы уже упоминали, кураре можно глотать без всякого вреда, а тем более можно есть дичь, убитую стрелой, отравленной этим ядом; в Южной Америке есть даже такие гастрономы, которые предпочитают дичь, погибшую от этого яда, и даже отравляют домашнюю птицу кураре, утверждая, что мясо приобретает от этого более приятный вкус.
Глава XX. Молочное дерево
Только успел Гуапо принести птиц, как маленькая Леона, игравшая на берегу озера, запыхавшись, прибежала с криком:
– Мама, я только что видела огромную свинью.
– Где, моя дорогая? – спросила Исидора, опасаясь, как бы девочка не приняла за свинью какое-нибудь другое животное.
– В пруде, среди кувшинок.
– Это тапир! – воскликнул Леон. – Каррамба! Это наш тапир!
Гуапо, который был занят ощипыванием птиц, при этих словах вскочил на ноги, подняв вокруг себя целое облако синих перьев.
– Где вы видели его, синьорита? – допытывался он у Леоны.
– Там, в озере, в нескольких шагах от берега.
Схватив свой сарбакан, Гуапо направился в указанное место; Леон, разумеется, не пожелал отстать от него. Добравшись до берега, индеец, кравшийся ползком, поднял голову и действительно увидел животное, стоявшее по грудь в воде. Тапир зубами и хоботом срывал корни ирисов и после недавнего приключения, по-видимому, чувствовал себя здесь в большей безопасности, чем где бы то ни было.
Сделав Леону знак не шевелиться, Гуапо снова пополз и скрылся из виду. Леон, затаив дыхание, не сводил взора с тапира. Бедное животное продолжало пастись, не подозревая об опасности. Вдруг оно вздрогнуло, прекратило есть, потом снова принялось рвать корни, но уже более вяло, затем еще раз остановилось, зашаталось и с громким плеском упало на дно. Кураре оказало свое действие: тапир был мертв.
Гуапо испустил протяжный торжествующий крик и, нырнув в воду, стал подталкивать тело тапира к берегу, где собрались все, с любопытством глядя на это редкое животное.
С помощью дона Пабло и Леона индеец дотащил его до дома и там тотчас снял с тапира кожу. Гуапо уже давно мечтал сделать себе из нее хорошие подошвы для сандалий и кое-какие другие нужные вещи. К ужину поджарили мясо тапира, но никто, кроме индейца, не пожелал прикоснуться к нему, отдав явное предпочтение мясу ара; поджаренное с луком и приправленное красным перцем, оно действительно оказалось превосходным блюдом.
Дом, сооруженный из пальмовых деревьев и бамбука, был совершенно закончен и обставлен мебелью благодаря непрерывным стараниям дона Пабло и Гуапо, работавших и после захода солнца над изготовлением целого ряда необходимых предметов и домашней утвари.
Но где же, спросите вы, брали они масло и свечи для освещения?
А вот где. Одна из самых красивых и высоких пальм, какие только существуют на свете, так называемое восковое дерево100, растет именно у подножия Анд. Воск, выделяемый этой пальмой, вытекает из ствола и горит ничуть не хуже пчелиного. Миссионеры в прежнее время употребляли его в большом количестве для изготовления церковных свечей. Кроме того, в Южной Америке произрастает еще другая пальма, доставляющая воск, так называемая карнауба; воск ее белого цвета и без малейшей примеси смолы отлагается на нижней стороне листьев.
Впрочем, если бы наши беглецы и не нашли этих двух пальм, они все же могли бы работать по ночам, так как из плодов патавы легко добывается масло, которое, не имея никакого запаха, легко горит и служит, таким образом, прекрасным материалом для освещения. Однако не только вопрос об освещении занимал бедных изгнанников. В местности, где им было суждено, быть может, долго укрываться от преследователей, не было ни залежей каменной соли, ни соленых озер, а в лесу нечего было рассчитывать встретить корову, козу или хотя бы ослицу; поэтому нашим поселенцам не хватало двух крайне необходимых продуктов: соли и молока. Недостаток молока, впрочем, возмещался соседством так называемого молочного дерева; прямой ствол его поднимался на большую высоту и был увенчан кроной крупных, продолговатых листьев, заостренных на конце, имевших больше тридцати сантиметров в длину. Плоды его, величиною с персик, съедобны и заключают в себе одну или две косточки. Древесина его очень ценится за свою прочность, твердость и плотность, но не в этом причина его широкой известности: оно обязано ею соку, который заключается в нем. Этот сок представляет собою густую молочную жидкость, приятную на вкус и столь же питательную, как и коровье молоко, которому многие его даже предпочитают. Собирают его, делая простой надрез на коре и подставляя сосуд, куда в изобилии стекает молочная жидкость, в особенности если проделать это утром, в час восхода солнца, так же как поступают с кленом, дающим сладкий сок, и с некоторыми другими деревьями.
