– Ой, та ты же весь белы! – воскликнула Ганна. – А ну давай пишлы в койку.
– Да не надо в койку, все нормально, – попробовал запротестовать Роман.
– Надо! – отрезала Ганна. – Полежишь трохи, поспишь – к вечеру будэшь здоровый.
Она обняла его своей полной, горячей рукой, подняла с табурета и препроводила в хату, в горницу, где Роман почувствовал себя, как в этнографическом музее. Ганна уложила его на одну из кроватей-пьедесталов, накрыла мягчайшим покрывалом.
– Спи. А я покуль твою одежу постираю. Через час все буде сухое.
– Вот через час меня и разбуди.
– Добре.
– Но не позже.
– Добре. Спи.
Ганна ушла, закрыв за собой двери. Роман поводил глазами по стенам, нашел портрет сурового, стриженного полубоксом человека, посмотрел на него посмотрел, да и уснул.
Спал не долго. Во дворе что-то стукнуло – и он проснулся. Откинув покрывало, хотел подбежать к окну, посмотреть, что там? Но во дворе было тихо, не доносилось больше ни стуков, ни, не дай бог, голосов, и Роман расслабленно откинулся на подушке.
Здесь ему бояться некого. Ганна, перетрусившая после визита «гайдамаков», смотрит в оба и предупредит его, если появится новая группа.
В общем-то, по правилу воронки, в которую дважды снаряд не попадает, никто больше появиться не должен. Вряд ли в этих лесах такая прорва боевиков, чтобы бегать толпами целый день. Но на этом свете всякое случается, и терять бдительности не следовало.
Роман подвигал левой рукой. Рана зажила настолько, что не причиняла ни малейшего неудобства. Бальзам и короткий, освежающий сон сделали свое дело. Роман вполне восстановил силы и готов был совершить заключительный рывок до границы.
Вот только надо все же уточнить, куда ему двигать. Ганна, правда, обещала сама отвезти его, но вдруг передумает? После того, как ее навестили вооруженные люди и перевернули все хозяйство, возможно, ей не захочется помогать «браконьеру и бандиту».
Тихонько отворились двери, в дверь бесшумно вошла Ганна. Начала на цыпочках подходить к постели, но, увидев, что Роман не спит, смутилась и нерешительно застыла на месте.
– Проснувся?
– Проснулся. Только что…
Ганна подошла и села на край постели, как-то робко глядя на гостя.
– Не болит рука?
– Совсем не болит, – похвастался Роман и повертел рукой туда-сюда. – Как новенькая. Спасибо твоему бальзаму.
– То мне своячка давала, она все травы знает…
Ганна говорила одно, но на лице ее было написано совсем другое. Что? Роман еще не понял, но то, как она на него смотрела, его насторожило.
– Аня, мне пора. Пока доберусь до границы…
– Поспеешь, – сказала она. – Я тэбе быстро завезу.
– Хорошо.
– Може, ты голодны?
– Да нет, что ты. Недавно же ел.
– А я тоби уточку потушила. З черносливом…
– Ну, спасибо… – растерялся Роман. – Анечка, ты такая заботливая. Что бы я без тебя…
– Анечка, – затуманилась хозяйка. – Скажи ще раз.
– Что сказать?
– Анечка…
– Анечка, – улыбнулся Роман, – ты удивительная женщина. Спасибо тебе за все.
Он хотел слезть с постели, но Ганна вдруг преградила ему путь.
– Роман, – сказала она вкрадчиво и жарко, – покахай мене, Роман.
– З-зачем? – совсем не по-казан́овски спросил он.
– А я хлопчика соби рожу. Такого жа гарного, як ты.
Ганна поднялась и медленно, точно во сне, расстегнула пуговки на блузке. Затем развязала тесемки юбки, сбросила ее, переступив босыми ногами, и сняла легким движением блузку, оставшись в одной белой, полупрозрачной сорочке.
– Покахай мене, Рома, – горячо краснея, дрогнувшим голосом попросила она.
Роман сглотнул, но отступать было некуда. Ганна подняла руки и жестом, не лишенным грации, освободилась от сорочки. Теперь она стояла перед Романом во всей своей величественной наготе.
«Живот твой – круглая чаша, – вспомнилось Роману, – чрево твое – ворох пшеницы… два сосца твои – как два козленка… шея твоя – как столп из слоновой кости…»
Ганна поставила круглое белое колено на кровать, оперлась на нее руками и надвинулась на Романа развесистой, необъятной грудью. Глаза ее горели, щеки, шея и даже плечи были залиты румянцем.
Роману хотелось, как давеча, на сеновале, вжаться в стену и не дышать, но жизнь властно требовала от него очередного подвига.
«Хоть таким образом восполнить нанесенный Украине демографический ущерб», – пронеслось в голове.
В следующий миг на него навалилось большое, упругое, душистое, обхватило, вмяло к себе – и рациональное мышление надолго покинуло его.
15 июня, вечер
Повозка – гибрид телеги и брички – мерно поскрипывала колесами, катя по дороге резиновыми шинами. Коренастый, крепконогий конек легко влек повозку вперед. Ганна, сидевшая на высоком прочном ящике – аналоге багажника в машине, – изредка взмахивала вожжами, подгоняя своего гнедка.
Солнце клонилось к закату. Лесная дорога, по которой ехала повозка, была целиком погружена в тень. Вековые сосны теснились вокруг дороги, за ними расстилались густые, безмолвные сумерки.
– Як ты там? – спросила Ганна вполголоса.
– Терпимо, – послышался голос Романа из ящика.
– Ты боком ляж, удобней будэ, – посоветовала Ганна.
– Я так и сделал.
– Ну, то лежы.
– Скоро приедем?
– Скоро.
Ганна чмокнула и взмахнула вожжами.
Час назад они выехали с хутора. После того как Роман добросовестно отработал в постели все, что должен был отработать, и даже сверх того, Ганна скормила ему чуть не целиком тушенную в черносливе утку, подоила коров, запрягла лошадь и повезла его к пограничному пункту.
Ехали недолго – она была права, когда говорила, что до границы недалеко. Километра три лесом, увалами да изволоками, потом выбрались на гравийную дорогу.
Пока ехали по лесу, Роман сидел на телеге, но когда стали подъезжать к дороге, Ганна загнала его в ящик.
Ящик с самого начала предназначался для контрабандной перевозки Романа через границу. Узнав о том, что Ганна хочет переправить его самолично, он сначала запротестовал. Все, что ему требовалось, это чтобы она показала ему нужный участок, и только.
Но Ганна проявила инициативу. Она сказала, что ей так и так надо проведать свояченицу, живущую на той стороне, отвезти ей масла и сушеных грибов, а у нее взять меду – уж больно хороший был мед – и под эту марку она переправит Романа. Потому как для нее это обычное дело, тут этим часто балуются, а его могут словить пограничники, и куда надо, он не дойдет.
