«Ах, Эшли, Эшли!» – беззвучно воскликнула она, и сердце ее заколотилось еще сильнее…»[43] Идиотка, думает Вильма. Надвигается катастрофа, а ты страдаешь по этому хлюпику. Атланта сгорит. Тару выпотрошат. Все будет сметено могучим ураганом.
И она, сама того не заметив, погружается в сон.
Будит ее Тобиас, осторожно тряся за руку. А вдруг она храпела? А вдруг спала с открытым ртом? Вдруг у нее зубной мост съехал?
– Который час? – спрашивает она.
– Время обеда, – говорит Тобиас.
– Вы нашли еду?
– Я приобрел некоторое количество сухой лапши. И банку фасоли в томате. Но кухня была занята.
– О! – восклицает Вильма. – Кто-то остался? Из кухонной обслуги?
Это была бы весьма утешительная новость; Вильма понимает, что голодна.
– Нет, они все ушли. Это Норин, Джо-Анн и еще несколько человек. Они сварили суп. Соблаговолите пройти со мной.
В столовой, судя по шуму, царит оживление. Все прониклись общим духом, каков бы он ни был. Вильма решает, что, скорее всего, это массовая истерика. Суп, должно быть, носит с кухни кто-то из жильцов, изображая официантов. Что-то падает, разбивается. Слышится смех.
Голос Норин – оглушительный, прямо в ухо Вильме:
– Это что-то, верно? Все засучили рукава и участвуют в общем деле! Весело, как в летнем лагере! А эти небось думают, что мы тут не справимся!
– Ну как вам наш супчик? – это уже Джо-Анн. Вопрос адресован не Вильме, а Тобиасу. – Мы сварили его в котле!
– Он восхитителен, дорогая, – вежливо отвечает Тобиас.
– Мы совершили налет на морозильник! И все, что нашли, пошло в котел! Все, кроме кухонной раковины! Лягушиное бедро и совиное перо! При рожденье, миг спустя, удушённое дитя![44] – Она хихикает.
Вильма пытается понять, что плавает в супе. Кусок колбасы, фасолина, гриб?
– Кухня в чудовищном состоянии, – это опять Норин. – Не знаю, за что мы им деньги платим, этому так называемому обслуживающему персоналу! Похоже, не за уборку! Я видела крысу!
– Ш-ш-ш, – прерывает ее Джо-Анн. – Чего они не знают, от того не страдают!
Обе радостно смеются.
– Меня не напугать простой крысой, – говорит Тобиас. – Я видывал и похуже.
– Но какой ужас, вы знаете, крыло усиленного ухода? Мы пошли посмотреть, не надо ли отнести им супа, но переходная дверь заперта.
– Мы не смогли открыть, – говорит Джо-Анн. – И персонал весь ушел. Это значит…
– Это ужасно, ужасно, – подхватывает Норин.
– Мы ничего не можем сделать, – говорит Тобиас. – Те, кто находится здесь, ничего не могут сделать для тех, других людей. Это не в наших возможностях.
– Но они, должно быть, растеряны и ничего не понимают, – упавшим голосом произносит Норин.
– Ну вот что, – заявляет Джо-Анн. – Как только мы поедим, я считаю, нам нужно набраться духу, построиться в колонну по два и организованно выйти отсюда! А потом мы сообщим властям, и они придут, и откроют двери, и переведут тех несчастных туда, где им следует быть. Вся эта история – чистое безобразие! А что касается этих, в дурацких детских масках…
– Они вас не пропустят, – говорит Тобиас.
– Но мы пойдем все вместе! Там будет пресса. Они не посмеют нас остановить на виду у всего мира!
– Я бы на это не рассчитывал, – говорит Тобиас. – Мир обожает подобные зрелища и с удовольствием будет наблюдать. Сожжение ведьм и публичные повешения всегда происходили при большом скоплении зрителей.
– Теперь вы меня пугаете, – говорит Джо-Анн. Голос у нее не очень испуганный.
– Я сначала прилягу поспать, – говорит Норин. – Наберусь сил. Прежде чем мы выступим колонной. Хорошо уже то, что нам не придется мыть посуду в этой омерзительной кухне – долго мы здесь не пробудем.
Тобиас совершил обход территории. Он говорит, что задние ворота тоже перекрыты, как и следовало ожидать. Остаток дня он проводит у Вильмы, пользуясь ее биноклем. Толпа снаружи у ворот увеличивается. Люди размахивают обычными лозунгами: «Время вышло», «Жги рухлядь», «Пора потесниться».
Никто из них не пытается пройти на территорию – во всяком случае, Тобиас таких попыток не заметил. День сегодня облачный, поэтому видимость хуже обычного. Вечер будет необычно прохладным для этого времени года – произнеся эту фразу, телевизор сдыхает.
Тобиас говорит Вильме, что его мобильник перестал работать. Молодые люди в толпе, хоть они и ленивые коммунисты, весьма сведущи в цифровых технологиях. Они роют подкопы в Интернете, здесь и там, как термиты. Должно быть, раздобыли список обитателей «Амброзии», получили доступ к их учетным записям и отключили связь.
– У них бочки из-под нефти, – говорит он. – В бочках горит огонь. Они жарят сосиски. И, я подозреваю, пьют пиво.
Вильма сама не отказалась бы от сосиски. Она представляет себе, как выходит к толпе и вежливо спрашивает, не могут ли они с ней поделиться. Но она также представляет себе, что они ответят.
Часов в пять жидкая кучка обитателей усадьбы собирается у входной двери. Всего человек пятнадцать, говорит Тобиас. Они строятся в колонну по два, словно на парад; кое-где между двоек затесывается случайная тройка. Толпа снаружи стихает: наблюдает за ними. Кто-то из обитателей «Амброзии» нашел мегафон. Тобиас говорит, что это Джо-Анн. Слышатся приказы, но разобрать слова через стекло невозможно. Колонна медленно, запинаясь, движется вперед.
– Ну что, они уже дошли до ворот? – спрашивает Вильма. Она страшно жалеет, что не видит происходящего. Совсем как футбольный матч в ее студенческие годы! Напряженное ожидание, две команды, мегафоны. Она всегда была зрителем, никогда – игроком, потому что девушкам не полагалось играть в футбол. Их делом было смотреть и ахать. И плохо разбираться в правилах – совсем как Вильма сейчас.
От ожидания и надежды у нее учащается пульс. Если группа Джо-Анн прорвется, остальные обитатели дома смогут организоваться и попробовать так же выйти.
– Да, – говорит Тобиас. – Но что-то случилось. Инцидент.
– Что вы имеете в виду?
– Ничего хорошего. Они возвращаются.
– Они бегут? – спрашивает Вильма.
– Насколько могут. Мы с вами подождем до темноты. И тогда быстро уйдем.
– Но мы же не можем уйти! Они нас не выпустят!
– Мы можем покинуть здание и подождать на территории, – объясняет Тобиас. – Пока они не уйдут. Тогда мы тоже уйдем, и нам никто не помешает.
