Абсурдность ситуации состояла в том, что большинство этих «очевидцев», например, муж Одноногой, а также две ее ближайшие подруги, не присутствовали при самом конфликте, предшествовавшем самосожжению Фатимы.
Кекашан, сидевшая на скамье подсудимых, порадовалась, что на голове и плечах у нее покрывало: оно скрыло от глаз окружающих пот, который тек с нее рекой. В тюрьме она подхватила желтуху, и как раз сейчас наступило одно из обострений. Температура резко поднималась и падала. Но девушка не поняла, что это проявление болезни, а списала все на волнение. Ей было стыдно, и она горько сожалела о том, как она и ее родные вели себя в тот страшный день. Не надо было говорить, что она оторвет Фатиме вторую ногу. И отец зря, очень зря угрожал соседке, что побьет ее. И все же за одни лишь угрозы их вряд ли отправят в тюрьму. Суровый приговор грозит им лишь в том случае, если свидетельские показания подтвердят истинность состряпанного уже в больнице второго заявления потерпевшей, в котором она говорила, что ее душили и избивали.
Пурмина Пайкрао, следователь по особо важным делам при правительстве штата, помогала Фатиме составить ложное обвинение, после чего заявила Зерунизе, что соберет свидетельства против Хусейнов, если те не заплатят ей. Сегодня утром прямо рядом со зданием суда госпожа Пайкрао предприняла новую попытку вытянуть из них деньги.
Следователь сказала Караму, что обитатели Аннавади могут припомнить новые неприятные подробности той ссоры. Она сама будет свидетельствовать, что Фатима перед смертью рассказала ей всю правду. В этом случае обвинительный приговор практически гарантирован. Но она, Пурмина, не хочет так поступать. Напротив, она желает помочь Хусейнам.
– Ну что же мне делать? – снова развела она руками, как делала всегда. – Подумайте о последствиях. Вы и ваши дети отправитесь в тюрьму. Что вы можете предложить в такой ситуации?
– Я вам платить не стану, – заявил Карам. – Мы с сыном и дочерью уже побывали в заключении. То, чем вы нам грозите, уже фактически произошло. Но мы наняли адвоката: он, а не вы, будет защищать нас. Он поможет судье разобраться, кто прав. А если она не разберется, – добавил отец семейства торжественно, – я дойду до верховного суда!
Отец и дочь сидели в заваленном мусором зале заседаний и ждали вызова свидетелей. У обоих в душе теплилась надежда, что их вера в правосудие не пустая фантазия.
Первой к деревянной кафедре в центре зала вызвали чуть ли не самого близкого Фатиме человека – бедную девушку по имени Прийя. С этим несчастным, одиноким и всеми презираемым существом Кекашан была знакома давно. В это утро девушки вместе наняли авторикшу, чтобы доехать от трущобного квартала до железнодорожной станции. Они сидели очень близко друг от друга, и каждая была погружена в свои грустные мысли. Прийя старалась не смотреть в глаза соседке. Она лишь покачивалась на сиденье, и, обхватив себя руками, причитала: «Нет, не буду! Не буду!» Она вообще ни с кем не общалась с тех пор, как погибла Одноногая.
– Фатима была единственной, кто знал все тайны моей многострадальной души, – сказала она как-то.
Более черствая натура могла бы уже забыть, как ее одноногая подруга звала на помощь, как кляла соседей. Но Прийя по-прежнему хранила боль в своем сердце, и страдание было написано у нее на лице.
При этом лгать она не стала. Дрожа всем телом, она заявила обвинителю, что ее не было на майдане, когда между соседями произошла ссора. Она видела Фатиму уже после того, как та подожгла себя. Потом она ответила на вопрос защиты и подтвердила, что действительно, одноногая женщина-инвалид часто становилась инициатором конфликтов. После этого ей разрешили сесть.
Вслед за ней отвечать вышел симпатичный мужчина по имени Динеш, умеющий складно говорить. Он работал грузчиком в аэропорту. Кекашан не была с ним знакома, но слышала, что его показания будут не в их пользу. Ей стало дурно, когда она посмотрела на его бледное и злое лицо и плотно сжатые губы. Он говорил на маратхи, поэтому она не сразу поняла, что его возмущение направлено не против Хусейнов. Он был вне себя из-за совершенного полицейскими из участка Сахар подлога.
Вскоре после самосожжения женщины один из инспекторов записал чьи-то показания, поставив под ними его, Динеша, именем. Мужчина ответственно заявил судье, что с полицией в тот день не беседовал. Во время ссоры он был у себя дома на другой улице и ничего не видел. Он не понимал, с какой стати его сделали главным свидетелем обвинения. Судьба Хусейнов его не интересовала. Динешу было абсолютно все равно, окажутся они за решеткой или нет. Но его страшно раздосадовало, что он должен потратить день и лишиться части дохода из-за бестолковой работы полиции.
Обескураженный прокурор быстро свернул все вопросы, и на этом слушание закончилось. Кекашан и Карам вернулись в Аннавади почти в приподнятом настроении.
Несмотря на инсинуации следователя по особо важным делам, первые свидетели не солгали только ради того, чтобы насолить соседям. Кекашан впервые с некоторым оптимизмом подумала о будущем. Но вскоре им пришлось столкнуться с многочисленными несовершенствами хваленого ускоренного судопроизводства.
В апреле на кратких, «фрагментарных» слушаниях по делу выступали в основном свидетели. Судья Чоан пребывала в раздражении, так как ее стенографист хорошо понимал только язык маратхи, а жители трущоб говорили в основном на ломаном хинди, который тот разбирала плохо. В результате на перевод сказанного на английский, а именно на нем согласно правилам велись официальные записи, уходило очень много времени. Чтобы не затягивать слушания, теряющая терпение судья стала сама указывать стенографисту, что писать. Поэтому ответы свидетелей Аннавади на вопросы обвинителя, нередко развернутые и содержащие важные детали, в бумагах оказывались односложными и однозначными. Чиновников это не волновало: главное, что разбирательство пошло динамичнее. Как-то перед перерывом на обед во время одного особо утомительного и нудного заседания судья поднялась со своего места, вздохнула, и обратилась к прокурору и адвокату:
– Ох уж эти женщины! Ссорятся из-за каких-то глупостей. Но их пустяковые бытовые конфликты доходят до такого накала, что приходится разбирать их в суде.
Тут стало понятно, что весь этот судебный процесс важен только для жителей Аннавади, остальные же считали его абсолютно незначительным.
Вообще-то для Кекашан и ее отца на кону были десять лет тюремного заключения. Но в ходе разбирательства они все меньше понимали, какие факты выдвигаются против них или в их защиту. Апрель был жарким, и все окно открыли. Вместо выступлений свидетелей, от которых зависела их свобода, подсудимые слышали лишь какофонию звуков, наполнявших улицу промышленного района. Клаксоны машин, гудки поездов, рычание двигателей, предупредительные сигналы паркующихся фур. На все это накладывался еще и шум потолочного вентилятора с деформированными лопастями. Слушание окончено! Следующее дело!
Потом что-то сломалось в вентиляторе, и при вращении он начал издавать громкий стук.
Что говорил полицейский судье? С чем та обратилась к обвинителю? У последнего была рыжая челка, уложенная волной и зафиксированная гелем для волос, но когда он энергично кивал, волосы растрепывались и поднимались вверх. Еще пара движений головы – и они уже стоят торчком.
