Андрей кивнул.
– Ну, все. Иди. Вот, – сказала она, доставая из-за пазухи хлеб. – Иди, Андрюша, времени нет. Если когда-нибудь сможешь зайти, всегда тебе рада. Про своих расскажу. Чайку попьем. У меня еще есть. Ну, иди на Вторую Беговую. Там уйдешь.
– А погоди-ка, – опять сказала Нина Дмитриевна. Потом вернулась домой. Вынесла еще нестарое пальто сына и шапку «пирожком», какого-то темного меха. – А это, давай, спрячу. – взяла она шинель и фуражку. И быстро оттолкнув его и сказав «С Богом». ушла в свою каморку.
Потом, спустя годы, Андрей Николаевич Горошин узнает, что за эту его офицерскую шинель и фуражку, найденные в ее каморке, Нину Дмитриевну расстреляли.
Теперь, торопясь выйти из города, он шел быстро. Кое-где попадались патрули. Чаще – вооруженные красноармейцы. Группами и поодиночке. Много было бегущих навстречу людей, старающихся не смотреть в глаза. Наконец, в конце Второй Беговой, которая вела к Ипподрому, увидел какой-то клуб и много молодых, разгоряченных спиртным людей. Какой-то гармонист наигрывал плясовую. Над входом в клуб – красное полотнище – «Молодежный диспут. Тема – двенадцать половых заповедей революционного пролетариата».
– Старая нравственность умерла. Разлагается, гниет, – говорил, стоя на обтянутой кумачем трибуне, тщедушный лысый человек с отвислой нижней губой. – Эксплуататорские классы, создавшие нравственность для себя, для своей защиты, больше истории не нужны. На авансцену выдвигается новый государственный класс. Он начинает строить свою нравственность, свою этику. Это – этика пролетариата. Это – правила поведения, полезные с точки зрения пролетарской, революционной целесообразности. А вот, когда сгинет классовая борьба, тогда исчезнет и этика, так как в этот исторический период не понадобится уже особых правил для особого классового поведения. Коллективизированное человечество будет пропитано общими, едиными устремлениями. И доисторический период развития человечества перейдет тогда в исторический, – почему-то остановился лысый человек, поглядев на всех гипнотическим взглядом, одновременно выявляя недоброжелательные или слишком понимающие лица. – Все, что способствует развитию коллективистских чувств, планомерной организации пролетарского хозяйства, что увеличивает революционную боеспособность пролетариата, его гибкость, его умение бороться и воевать, что снимает мистическую и религиозную пленку с глаз и мозга трудящихся, все это – нравственно и этично. И наоборот, все, что развивает классовую трусость, растерянность, тупость – это безнравственно и преступно, – продолжал человек. И теперь мы можем любое правило поведения эксплуататорской этики заменить вполне конкретным соображением с точки зрения классовых интересов пролетариата. Например, «не укради»эксплуататорской Библии давно заменено этической формулировкой товарища Ленина «Грабь награбленное», которая является лишь русским вариантом марксовой формулы «экспроприация экспроприаторов», то есть – поднял человек вверх указательный палец, – награбленное буржуазией у трудящихся должно быть возвращено обратно трудящимся.
Тут человек, ухмыляясь, сделал паузу, зорко вглядываясь в реакцию зала. И хотя реакции. вообще говоря. никакой не было по причине отупления классового сознания алкоголем, он все-таки этой реакции некоторое время ждал. – Или «Чти отца своего», – так и не дождавшись сколько-нибудь заметной поддержки, продолжал оратор, – Пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционно-пролетарской точке зрения и который защищает интересы революции. Других же отцов, настроенных против, сами дети должны перевоспитывать. Если же отцы ни за что не поддаются революционному воспитанию, дети этически вправе покинуть своих родителей. Или вот – «Не прелюбы сотвори», – перешел он опять к другой теме. – Неправильно, что частная жизнь – дело каждого. Или иногда говорят «Любовь свободна». Наша точка зрения может быть только революционно-классовой. Если то или иное половое проявление содействует обособлению человека от класса. уменьшает остроту его научной, то есть материалистической, пытливости, лишает его производительно-творческой работоспособности. необходимой классу, что снижает его боевые качества. долой его.
– Кого? Человека? – спросил кто-то с места. Лысый внимательно посмотрел по рядам.
– Половое проявление, – уточнил он. Потому что находясь сейчас в стадии первоначального социалистического накопления, в период переходной героической нищеты, человек должен быть расчетлив и беречь свою половую энергию, если дело касается увеличения боевого фонда рабочего класса. И не должен позволять себе безудержную утечку энергетического богатства.
Здесь начавший, было, засыпать Андрей проснулся. И подумал, что он ослышался. Он немного согрелся в теплом, мягком, буржуйском кресле, и с тревогой подумал, где теперь ему удастся присесть снова.
Теперь он стал внимательно вслушиваться в то, что говорил человек с отвислой губой.
– Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека крокодилу или орангутангу. А половая связь с классово-враждебным человеком отвлекла бы от борьбы, от строительства, от творческой работы. Социальное классовое должно быть впереди животного, а не наоборот. Наоборот – тоже является грабежем творческих сил.
Понятие о красоте и здоровье теперь, – продолжал оратор – радикально пересматривается классом-борцом в плане классовой целесообразности, и классово-бесплодные, так называемые «красота» и так называемые «сила» эксплуататорского периода истории человечества неминуемо будут стерты в порошок телесными комбинациями наилучшего революционного приспособления, наипродуктивнейшей революционной целесообразностью.
Дослушав до «телесных комбинаций», Андрей шевельнулся, и почувствовал себя немного отдохнувшим, вспомнив о том, как хорошо было, когда они шли через поля и леса, когда всегда можно было присесть, если это было необходимо. А здесь. в городе. он был на ногах с тех пор, как вошел в него. И теперь снова начинало болеть бедро.
– Революционный половой подбор, – услышал он опять, будто на время забыв о Лысом, – бессмысленная кокетливая хрупкость женщин ему, то есть революционному подбору, вообще не нужна. Экономически, политически и физиологически женщина современного пролетариата должна все больше приближаться к мужчине. Потом было чтото о том, что не должно быть ревности.
– Что это такое? – вопрошал он, – Никому не хочу его или ее уступить. Это не по пролетарски. И это недопустимо, – говорил человек. И Андрею казалось, что с его отвислой губы начнет капать. Потом Лысый говорил что-то о сублимации, о классовом регулировании полового влечения. И тут Андрей уснул.
Проснулся он оттого, что кто-то тронул его за плечо.
– Товарищ, проснитесь.
С трудом открыв глаза. он увидел совсем молодую женщину в белой кроличьей шапке «гномиком» с белым же. меховым помпоном.
– Проснитесь, товарищ. Диспут закончился.
– Диспут, будто еще не начинался, – сказал он, выходя из клуба.
Переночевав в стогу, к вечеру следующего дня Андрей пришел в Отрожки. Подходя к дому, уже издалека, он нацелился взглядом на окно во втором этаже, в левой половине дома. Там ярко горел свет. И в ожидании чего-то радостного, долгожданного, родного он побежал. Но не успел он преодолеть и десяти метров, как окно в левой половине дома, на втором, погасло. Потом свет зажегся в окне справа. И там тоже погас. Теперь Андрей остановился. И пошел обычным шагом. думая о том. что же. все-таки насторожило его.
