Выпиваем.
– Когда ты попал…
– Когда ты попал…
Мы оба невольно улыбаемся.
– Сегодня после полудня, – говорю я. – А ты?
– Вчера.
– У меня такое чувство, что нам будет трудно…
– …не заканчивать предложения друг за друга?
– Знаешь, о чем я сейчас думаю?
– Я твои мысли читать не умею.
Странно. Я разговариваю с собой, но его голос звучит не так, как, по-моему, звучит мой голос.
– Интересно, в какой момент мы с тобой разветвились. Ты видел мир, где с неба падает пепел?
– Да. А потом замерзший. Едва оттуда выбрался.
– А что Аманда? – спрашиваю я.
– Мы потеряли друг друга в метель.
Новость отдается болью потери – как будто внутри взорвался небольшой заряд.
– В моем мы остались вместе, – говорю я. – Укрылись в каком-то доме.
– Занесенном снегом по слуховое окно?
– Точно.
– Этот дом я тоже нашел. С мертвой семьей.
– Так куда…
– Так куда…
– Давай ты, – говорит мой собеседник, поднимая стакан.
– Куда тебя занесло потом, после замерзшего мира? – спрашиваю я.
– Вышел из куба в подвал этого парня. Он взбесился, связал меня под дулом пистолета и, наверное, убил бы, если б не принял ампулу и не решил сам посмотреть на коридор.
– То есть вошел и уже не вышел.
– Точно.
– А потом?
На секунду-другую взгляд моего двойника уходит вдаль. Он делает долгий глоток.
– А потом я повидал кое-что нехорошее. По-настоящему нехорошее. Темные миры. Недобрые места. А ты как?
Делюсь своей историей – с удовольствием и облегчением, но и с некоторым дискомфортом.
Еще месяц назад мы с ним были одной личностью, одним человеком, и все наши биографические различия составляют не более сотой доли процента.
Мы говорили одно и то же. Принимали одни и те же решения. Переживали одни и те же страхи.
Любили одну и ту же женщину.
Он заказывает еще по стакану. Я смотрю на него и не могу оторвать глаз.
Я сижу рядом со мной.
Есть в нем что-то не совсем настоящее.
Может быть, потому, что я наблюдаю за ним с невероятно выигрышной позиции – смотрю со стороны на самого себя.
Сильный, но также и усталый, битый, напуганный…
Ощущение такое, что разговариваешь с другом, который знает о тебе все, но при этом есть еще дополнительный пласт мучительной близости. За исключением последнего месяца, секретов между нами нет. Он знает все мои грехи, все мои тайные мысли, все мои слабости, все страхи.
– Мы называем его Джейсон-2, – говорю я, – подразумевая, что себя мы воспринимаем как Джейсона-1. Как оригинал. Но быть Джейсоном-1 мы оба не можем. Есть еще и другие, считающие себя оригиналом.
– Таковых среди нас нет.
– Нет. Мы – частицы композита.
– Грани, – говорит моя копия. – Некоторые очень близкие к тому, чтобы быть одним человеком, как, полагаю, ты и я. Другие совершенно разные.
– Начинаешь видеть себя в другом свете, да?
– Мне вот интересно, кто же идеальный Джейсон? И существует ли он вообще?
– Все, что мы можем, – это жить по лучшей версии себя самого, ведь так?
– С языка снял.
Барменша объявляет последний заказ.
– Немногие могут сказать о себе такое, – говорю я.
– Что пили пиво с самим собой?
– Да.
Мой двойник допивает свой стакан.
Я заканчиваю свой.
Соскальзывая с табурета, он говорит:
– Я выйду первым.
– Куда двинешься?
– На север, – отвечает другой Джейсон после паузы.
– Я за тобой следить не стану. Могу ожидать того же от тебя?
– Да.
– На двоих мы их не поделим.
– Кто их больше заслуживает – это вопрос, ответа на который может и не быть. Но если дойдет до нас с тобой, я не позволю тебе встать между мной и Дэниелой и Чарли. Мне это не нравится, но если понадобится, я убью тебя.
– Спасибо за пиво, Джейсон.
Я провожаю его взглядом.
Жду пять минут.
Ухожу последним.
Снег еще идет. Его выпало, наверное, с полфута, и на улицы вышли снегоочистители.
Спускаюсь на тротуар. Останавливаюсь. Оглядываюсь.
Кроме нескольких клиентов бара, поблизости никого нет.
Я не знаю, куда идти.
Идти некуда.
В кармане две ключ-карты, но воспользоваться ими я не решаюсь. Другие Джейсоны вполне могли заполучить копии, войти в комнату и ждать моего возвращения.
И только тут до меня доходит, что во втором отеле осталась моя последняя капсула.
Можно о ней забыть.
Иду по улице.
Два часа ночи, и я держусь из последних сил.
Сколько других Джейсонов бродят сейчас по этим улицам, задавая себе те же вопросы, терзаясь теми же страхами?
Сколько уже убито?
Сколько стали охотниками?
Не могу отделаться от чувства, что на Логан-сквер небезопасно, даже посреди ночи. В каждом переулке, в каждом дворе может скрываться кто-то, и я всматриваюсь в темноту, ловлю малейшее движение.
Через полмили я прихожу к Гумбольдт-парку.
Бреду через снег.
По пустому, беззвучному полю.
Сил уже не осталось.
Болят ноги.
Урчит пустой желудок.
Больше не могу.
Вдалеке виднеется какое-то дерево с согнувшимися под тяжестью снега ветвями.
Нижние в четырех футах от земли, но они все же предлагают какую-то защиту от метели.
Ближе к стволу снега на земле почти нет. Я сажусь с подветренной стороны.
Здесь тихо.
Слышу вдалеке рокот разъезжающих по городу снегоуборочных машин.
Небо кажется неоново-розовым из-за всех огней, отраженных низкими тучами.
Запахиваю поплотнее бушлат, сжимаю в кулаки пальцы, стараясь сохранить тепло.
С того места, где я сижу, мне видно пустое, с редкими деревьями поле.
Вдалеке вдоль пешеходной дорожки горят фонари, и снег, падая через их свет, образует яркие короны из сияющих хлопьев.
