Однажды, кажется, года четыре назад, выдавая мне жалкие казенные на расходы, естественно, по его мнению, в избытке, Шлайн изрек:
— Деньги — это не более чем квитанции на получение с общественных складов поддельного счастья…
Подобных марксистских иллюзий у него пруд пруди. И если я вспомнил одну, значит, заскучал и по остальным. Приходилось сознаваться себе в этом, увы!
Во всякой операции прежде всего — главная цель. В этой — свобода Ефима, а не деньги. Впервые в жизни — не деньги.
Ужаснувшись, я повторил это несколько раз, чтобы проникнуться серьезностью своей абсурдной, с точки здравого смысла, затеи, и вернулся к действительности, только когда Слим перекатил «Пежо 406» через асфальтовый порог-гаситель скорости в помпезных воротах «Гольф-клуба Эль-Кантауи». Белый электрокар ждал где положено, и так, что вся троица на его кукольных сиденьях смотрелась с затылков. Нас они видели в зеркало заднего вида.
Слим нагловато съехал с асфальта на травянистую лужайку, прокатился двадцать метров до электрокара и ткнул его передним бампером. Повозка для кожаных мешков с клюшками, напитков и прислуги дернулась так, что головы пассажиров мотнулись, и они разом повернули их в нашу строну. Ни одного очкарика.
Ваэля эль-Бехи среди них не оказалось.
— Сотня плюс к выданным, — сказал я Слиму. — Сдавай задним ходом и езжай к главному входу в клуб. Не дави на газ, пяться достойно. Дай им время подумать…
Слим высунулся из бокового окна и что-то крикнул ораве по-арабски.
Пока мы медленно, задним ходом, двигались к асфальту, Слим рулил, ориентируясь через зеркало заднего вида, так, чтобы видеть одновременно и троицу. На удивление, они выскочили из электрокара и тащились перед радиатором «Пежо 406» покорно и настороженно, готовые, кажется, в любую минуту поднять руки вверх.
— Что ты им сказал, Слим?
— Сказал, чтобы шли перед машиной, иначе грохнешь их всех из автомата…
Палка с набалдашником слоновой кости между моими коленями, конечно, могла сойти за нечто подобное — особо опасное и потому изощренного дизайна.
— Ты умелец, Слим, — сказал я полувопросительно.
— Слим солдат, — ответил бывший сапер и новый боевой товарищ. И добавил: — Иншааллах…
— Ты про что?
— Про сотню плюс, — сказал он. — Если доживем.
Троица вышагивала насторожено, но, если они на самом деле считали, что идут под дулом автомата, то, я бы сказал, для служек гольф-клуба вели себя довольно спокойно. Они и подчинились, и выжидали одновременно. Я чувствовал их, словно себя, можно сказать и так. Эти трое имели боевой опыт индивидуальных бойцов россыпного боевого порядка. Но если у них и имелись стволы, они остались все-таки в электрокаре. Курточки и штаны в обтяжку не давали возможности прикрыть мини-пушки. Разве что нож или, возможно, огнестрельная фитюлька в перевязи на лодыжке под расклешенной штаниной…
Пришлось спросить Слима:
— У тебя-то есть что-нибудь?
— Нет, — сказал он. Видимо, прокручивал про себя такие же мысли.
Мы выехали на асфальт. Троица построилась вдоль кромки. Я открыл дверь, вышел с палкой и, прикрываясь машиной, приказал:
— Задерите штанины!
У крайнего справа на лодыжке имелась кобура, из которой торчала рукоять чего-то.
— Пойди забери у него, — сказал я Слиму. — Отдашь мне и сходишь к их говновозке, обыщешь…
От электрокара Слим крикнул:
— Ничего!
Проходя мимо троицы, он каждому с видимым удовольствием отвесил по пинку. Вероятно, на языке местных жестов это означало разрешение сесть. Трое, брошенные на произвол судьбы своим шефом Ваэлем эль-Бехи, опустились на жесткую траву и не очень покорно ждали своей участи.
Глаза бы мои на них не смотрели!
Господи, каким прекрасным казался мир с плоского холма, на котором архитектор устроил ворота гольф-клуба!
Голубое, до невероятного совершенства однотонное небо, размазываясь зеленоватым маревом на горизонте, переходило в густо-синее море с серебристыми крапинками бурунов. Зубчатая череда белых до ослепления прибрежных бунгало отрезала море от оливковых рощиц и изумрудных лужаек с рыжеватыми песчаными прогалинами. Стеклянный кубик одноэтажного главного здания придавливала плоская крыша-веранда с пестрыми зонтиками кафе. Стайка людей в теннисках и шортах неторопливо тащилась за белым электрокаром, из которого едва различимый человечек вынимал и втыкал в траву пестрые флажки, обозначая, наверное, лунки, в которые следовало закатывать мячики.
И это ещё не все, сказал бы я, добавив на манер зазывалы: это в начале февраля, когда дома, в России, разгар гололеда и промозглой зимы! Я даже представил, как на волжском льду ветер обдирает лица укутанных в тулупы кимрских землячков, пьяненько горбящихся над засахаренными морозцем рыболовными лунками…
Слим жил в раю каждый день. Поэтому он не озирался на пейзаж, а уселся за руль, отвинтил пробку с бутылки «Перье» и стал попивать минералку мелкими глоточками. Я бы тоже не отказался, горло подсохло.
Раскачивая на указательном пальце левой руки трофейный пятизарядный карманный револьвер «Паппи» бельгийской фирмы «HDH», а правой опираясь на палку, я поддел её каучуковым наконечником подбородок среднего из троицы. Обладатель «Паппи» сидел с краю. Моя манера: допрос начинать с подчиненных.
Слим разместил всех правильно, лицом против солнца. Они видели мой расплывчатый силуэт, и только.
— Кто вы такие? — спросил я на французском.
На худом, пятиугольной формы лице под копной черных волос между сощуренными от солнца веками метались зрачки.
— Что-ему-сказать? — одним словом произнес Пятиугольник по-русски.
Мне послышался акцент, но я не был уверен. И сказал опять на французском:
— Я не понимаю арабского. Кто из вас говорит по-французски?
— Я говорю, — сказал владелец револьвера. И коротко бросил по-украински, отвечая Пятиугольнику: — Побачим…
Одутловатое лицо, зачес, под усами словно три губы — выставил язык от напряжения.
Они все, конечно, понимали французский, если работали в таком месте.
— Где Ваэль эль-Бехи?
— С клиентами. Велел встретить вас.
— Что же задницами выставлялись?
Его задело унижение, я видел. Язык убрался, на скулах вспухли и опали желваки.
— Чего вы боялись? Что я поставлю вас в обезьянью позицию?
По едва уловимой реакции я понял, что разговор, действительно, понимают все. И еще: они знают себе цену, гордость задета всерьез. А мне предстояло их не только допрашивать, но ещё и вербовать.
— Значит, вот этого зовут Что-Ему-Сказать… Я правильно произнес? спросил я по-русски.
