Лишь одна мысль омрачала радость Якобины: это госпожа де Йонг должна была играть здесь со своим мужем и детьми, а не она, Якобина, гувернантка и домашняя учительница. Потом она подумала о маленьком Ягате, который имел такое же право находиться здесь и играть с отцом и единокровными братом и сестрой. Ягат остался в своем кампонге в Батавии, а его мать Мелати жила тут, на Суматре, и заботилась о Йеруне и Иде, а не о родном сыне. Якобина чуть не заплакала, вышла из воды и села на песок.
– Что с вами, фройляйн ван дер Беек? – крикнул ей майор, потом выпрямился и вытер ладонью мокрое лицо и волосы.
– Дааааа! – визжала Ида, прыгая в воде.
– На сегодня с меня хватит, спасибо, – отмахнулась Якобина и поскорее отвернулась. Ей было неловко глядеть на майора; мокрая рубашка и штаны прилипли к его телу, и под ними явственно вырисовывались сильные мышцы и другие, сокровенные части его тела.
Ее взгляд задержался на островах Себуку и Себеси и направился дальше, по плавному изгибу светлой песчаной полосы, которая одновременно соединяла и отделяла темно-зеленые джунгли и голубую, сверкающую воду залива. Эта полоса словно бы вела в другой мир, и Ява, несмотря на свою близость, казалась бесконечно далекой.
Темная тень омрачала райскую жизнь Якобины – она давно ничего не слышала о Флортье. Она понимала, что два раза подряд разочаровала свою подругу; в первый раз, когда посещение Расамалы не состоялось из-за спешного отъезда, а во второй, когда она из-за переезда на Суматру не смогла присутствовать на ее помолвке. На первое письмо с извинениями Флортье еще ответила, хоть и с легкой обидой; со второго, которое Флортье, вероятно, получила в день торжества, царило молчание. Хуже всего была неизвестность. Не проходило и дня, чтобы Якобина не думала о подруге, не страдала из-за того, что внезапно прекратилась их дружба, поначалу такая нерешительная, но потом прочная.
Слеза поползла по ее щеке и смешалась с соленой водой на коже.
25
Флортье уныло рухнула на подернутый сыростью ротанговый стул, стоявший на веранде с треснувшими каменными плитами, сняла шляпу и швырнула ее на соседний стул, где лежала сумочка. Флортье было жарко, ее ступни горели; ради экономии она привыкла ходить пешком, а не ездить на трамвае или в наемном садо.
К низкой балюстраде, отделявшей участок от улицы Нордвейк, прислонился официант, скрестив на груди руки. Он вполголоса болтал по-малайски с другим туземцем, который сидел на длинной скамейке на берегу канала Моленвлиет. Их беседе не помешало, когда коляска, медленно ехавшая по Нордвейк, на несколько мгновений отгородила официанта от собеседника. Он лишь стал громче кричать, перекрывая стук копыт и скрип колес, и сразу понизил голос, когда помеха удалилась. Собеседник кивнул головой в сторону Флортье. Официант оглянулся через плечо и помрачнел, но все-таки зашагал через вытоптанную лужайку на веранду.
– Да? – рявкнул он.
– Пожалуйста, стакан лимонада, – сказала Флортье. – И… – Она понизила голос. – У вас найдется что-нибудь покрепче – виски, к примеру? Не обязательно высшего качества. – Она покраснела; ей было неприятно спрашивать о цене; она понадеялась, что цена виски будет доступной. Официант молча удалился.
– Ой, еще принесите газету, пожалуйста! – крикнула она вслед, прежде чем он скрылся в дверях, не удостоив ее взглядом.
Флортье вздохнула. Она с сожалением вспоминала отели «Дес Индес», «Недерланден», «Кавадино» и «Гранд Отель Ява». Места, куда она давно уже не отваживалась заходить. Как-то раз, после возвращения из Преангера, она зашла в «Кавадино», там за соседним столиком сидели два приятеля Эду. При виде нее они зашушукались, стали усмехаться, и Флортье сбежала еще до прихода официанта. Между тем она уже не могла позволить себе такую роскошь, как пообедать там или даже что-то выпить. В «Европе» было гораздо дешевле и, если не считать неприветливого персонала, довольно симпатично. Отель находился не на том берегу канала, где стояли дорогие отели, клуб «Гармония» и элегантные магазины, а на другом, на Ганг-Тибо, маленькой улочке, примыкавшей к улице Нордвейк, в начале одноименного городского района. В саду отеля росли тропические деревья-великаны, они дарили приятную прохладу и смягчали жалкое впечатление от фасада отеля с выгоревшей вывеской, а в стрекоте цикад было что-то веселое и одновременно успокаивающее. Всегда, когда Флортье приходила сюда, ей казалось, что она может перевести дух и на пару часов забыть про свои заботы.
В нескольких столиках от нее раздался пронзительный смех. Она боязливо оглянулась и с облегчением вздохнула, увидев, что смеялись не над ней. Там сидели две женщины над скромным рейстафелем. У Флортье сжался желудок; сегодня она еще ничего не ела; пожалуй, нужно что-нибудь заказать. В отеле, где она жила, можно было питаться два раза в день, заплатив пятьдесят пять флоринов в месяц: большая сумма, если учесть, что Флортье целыми днями ходила по городу в поисках работы. Поэтому она покупала еду на базаре или у уличных торговцев, скромную, маленькими порциями, но дешево, да у нее и аппетита-то особого не было.
Она пригляделась к женщинам, и ей показалось, что она уже где-то видела и стройную рыжеволосую с благородным профилем, в узком зеленом платье и шляпке в тон, и пышнотелую блондинку в голубом. Вероятно, подруги; встречаются здесь иногда, чтобы поболтать за едой. У Флортье защемило сердце, а на глазах выступили слезы. Она скучала без Якобины. Вот уж никогда бы она не поверила, что после смерти матери и предательства отца сможет так скучать по кому-то. Она думала о Якобине каждый день; ее последнее письмо, изрядно помявшееся, Флортье всегда носила с собой в сумочке. Она получила его в Расамале в тот день, который мог бы стать самым прекрасным в ее жизни, а закончился так ужасно. Много раз она пыталась написать ей. Возможно, Якобина могла бы ей что-то посоветовать, даже одолжить небольшую сумму на первое время. Но Флортье было стыдно признаться, что Джеймс расторг помолвку и выгнал ее из дома; и прежде всего, было стыдно назвать причину его поступка. А лгать она не хотела, не только Якобине, но и вообще, ведь именно ложь и скрытность привели ее к такому безнадежному положению.
Она испуганно встрепенулась, когда официант молча поставил перед ней оба стакана и швырнул газету.
– Большое спасибо, – с улыбкой сказала Флортье. Но официант уже удалился, чтобы занять привычное место на балюстраде и продолжить разговор.
Флортье взяла лимонад и жадно выпила полстакана; вздохнула и украдкой вытерла рот рукой. Выпрямилась, поправила юбку своего светлого платья так, чтобы закрыть ноги, сняла под столом туфли и с блаженным вздохом прижала раскаленные ступни к каменным плиткам. Нервно потерла ладони, взяла газету «Ява Боде» и раскрыла ее. Как всегда, с надеждой, что сегодня она наконец-то найдет объявление, которое станет для нее выходом из сложившейся ситуации.
Она внимательно читала объявления. В основном, там была реклама – австралийского вина, голландской сгущенки и английских мужских рубашек. Расхваливалось красное «Бордо» и гуано из Перу, причем Флортье лишь с третьего раза поняла, что речь шла об удобрении и что тот же торговец предлагал также сахарный песок и кофе. «Ван Влейтен & Кох» обещали некие особые предложения, Ж. Дюре – новую партию обуви из Франции; как и в предыдущих газетах, тут была реклама мебельного магазина Шюсслера в Бейтензорге. Предлагалось «настоящее пиво» «Хейнекен», мюнхенское «Сальватор» и ирландское темное пиво «Стаут». Швейные машинки «Зингер» прямо из Нью-Йорка, фортепьяно и содовая из Гросс-Карбена под Франкфуртом-на-Майне. Предлагала свои услуги швея и две модистки с превосходными рекомендациями. Убежала собака, сдавались разные дома. Штукатур по лепнине искал заказчиков. Часы из Женевы были так же популярны, как сыр гриер и Eau de Cologne 4711. Предложение купить саженцы хинного дерева сорта «цинхона леджериана» ударило ее прямо в солнечное сплетение.
