Редко садился Повелитель на этого скакуна. Пару раз с того памятного дня, не больше. Что же случилось сегодня? Или не доверяет уже Повелитель испытанному хурдун хубе Джуггэ? А может… Неужели пришла пора сбыться словам Великого Хана? Помниться, тогда, увидав впервые неистового чёрного коня, у него вырвалось:
– На таком коне подобает въехать в свою последнюю нескончаемую ночь, измазав копыта кровью врагов!
Страшное предчувствие змеёй вползло в душу темника. Ох, неспроста померещилась ему похоронная повозка с девятью белыми быками!
Нойон вспомнил вчерашний вечер в жёлтом шёлковом шатре. Тени от факелов ползали по лицам. Делали их вялыми и даже безжизненными. Углубляли морщины, выделяли шрамы. Хан сидел, поджав под себя ноги, на белой кошме. Отхлёбывая кумыс из золотой чаши, он долго молчал и вдруг неожиданно спросил о карте, найденной во вражеском логове. Потом, не дослушав до конца объяснений темника, резко переключился на воспоминания о собственном детстве. Хасанбек сидел, боясь лишний раз пошевелиться. Ещё бы! Ни разу в жизни не слышал он откровений Великого Хана, потому и чувствовал себя очень неуютно: что последует за этим?! Чингисхан вспоминал какие-то, важные лишь для него, незначительные моменты собственной жизни, перескакивал с детства на юность, потом возвращался к отрочеству. Всё это он говорил негромко, монотонным голосом, словно убаюкивал самого себя. Оживился лишь, когда вспомнил Джамугу, своего анду, ставшего смертельным врагом.
Это было время, когда юноша Темучин кочевал с места на место с остатками своего рода. Он не мог удалиться на лето в горы, как делали состоятельные кочевники, но и оставаться круглый год на берегах рек и озер – удел бедноты – он также не мог. Больно много врагов накопилось у его покойного отца Есугай-багатура, вот и вынужден был будущий Повелитель с малолетства лавировать, не пренебрегая ни отсидками в лесных чащах, ни временными союзничествами с кем попало…
– Он говорил, враги ненавидят тебя за то, что у тебя огонь в глазах и свет на лице. Он знал, что говорил… – зловещая улыбка шевелилась на губах старца.
Хасанбеку уже начало казаться, что хан заговаривается, позабыв, где он и с кем. Но тут же неожиданно, врасплох прозвучало:
– Ты помнишь своё детство, Хасан?
Помнит ли он?! Перед глазами темника тут же возник неуловимый, убегающий вдаль барашек, и зазвучал тревожный крик мамы.
– Ничего. Скоро мы встретимся со своими матерями. Обнимем их и скажем… Вот мы и вернулись. И добавим – самый долгий поход когда-нибудь да кончается…
Глаза хана округлились, словно он и вправду уже видел свою мать. Его лицо необъяснимо помолодело, морщины стали мельче. Он даже как-то подобрался внутренне. Встал. Пружинисто прошёлся взад-вперёд по шатру. Подойдя к темнику, устремил на него кошачий взор, взметнув сонм песчинок в своих глазах.
– Завтра… мы обнимем их завтра! Своих матерей… Неужели ты не слышишь, Хасан, зов своей мамы?
Холодная испарина выступила на лбу Хасанбека. Ещё бы он не слышал! Её голос и сейчас кричал, не различимый более никому, бился под черепным сводом: «Хасан-багатур! Неси его сюда, я жду!» И опять мнилось блеянье противного барашка. Пушистый барашек, который вырос в лохматого большущего зверя, и с тех пор поселился внутри. Неужели…
«Кого ты ждёшь, мама? Меня или барашка?»
Почувствовав, что хан сказал ему всё, что хотел – темник, как зачарованный, покачал головой и негромко завороженно повторил:
– Завтра…
Потом вышел из шатра, пятясь до самого выхода и не отрывая взгляда от пронзительных глаз Повелителя.
…Туман неохотно сползал вниз, к реке. Сопротивлялся, но ветер был сильнее.
– Мне сегодняшней ночью мало спалось, – заговорил хан, не оборачиваясь. – Только под утро забылся. И пришло мне три видения. Первым зашёл в шатёр безголовый воин в дорогом синем халате. В руках он держал укутанный тряпицей предмет, который шевелился. Остановившись напротив меня, он развернул окровавленную ткань и поднял над собой то, что было в ней сокрыто. Это оказалась голова, отрубленная косым ударом по линии губ – твоим ударом, Хасан! Оживший мертвец медленно опустил её себе на обрубок шеи. И она ПРИРОСЛА! Глаза открылись. Страшные пустые глаза, водянистые и неподвижные. Губы зашевелились, зазмеились в отвратительной улыбке. Эта была та, убитая тобой улыбка. Словно по лицу поползли пыльные жирные черви… Потом эти черви задёргались – мертвец смеялся. Он смеялся надо мной! Да! Это был он! Кусмэ Есуг. Исчадье бездны, заманившее нас сюда… Он брызгал на меня слюной вперемешку с кровью, а я не мог сдвинуться с места, будто ноги приросли к земле… И ещё он говорил слова. Не свои. Он повторял то, что кричал нам его дружок Дэггу Тасх… Помнишь их, Хасан? – Он медленно развернулся и продолжил, глядя мимо темника: —…безумцы… как вы могли даже подумать, что можно поднять руку на посланца небес… теперь вы полностью во власти звёзд… звёзды стали ближе… они, как стая голодных волков, окружают вас со всех сторон… и ждут они своего часа… когда на миг отвернётся Вечное Синее Небо… ждут, чтобы разорвать вас… в одночасье… Так говорил он, выплевывая эти слова в меня, как слюну. И я не мог заткнуть его грязную пасть. – Злая судорога исказила лицо хана. Он прикрыл глаза, помолчал. Потом, очнувшись, продолжил: – Не сомневаюсь, ты помнишь эти слова… Вторым пришёл шаман Теб-Тенгри… которого я знал ещё юношей. Тогда его звали просто Кэкчу, сын Мунлика. Он даже не пришёл, а опустился сгустком дыма, сверху, через отверстие в шатре. Потом дым рассеялся и явил моему взору фигуру шамана. Он тяжело поворочал сломанной шеей, разглядел меня и уставился жутким неподвижным взглядом. Зашипел, как змея: «Ну, что, палач, дождался и ты смертного часа? Ты думал, будешь жить вечно?.. Я буду смеяться, когда ты станешь корчиться от боли!» Потом он обернулся дымным облаком и растворился, восходя вверх… И сразу же за ним пришла она… Мама. Оелун-еке. Сказала, что ей грустно без меня в небесных хоромах. А ещё она сказала, что мой старший сын Джучи… он уже давно там, вместе с ней. Кусмэ Есуг не обманывал меня… демоны действительно настигли Джучи, идя по следу Учумы, коня, которого я подарил ему в обмен на Джуггэ… они думали, что преследуют меня, и убили его вместо… А напоследок мама улыбнулась, сказала, что они ждут меня завтра. И попросила – успеть до полудня.
Темник до боли прикусил губу. Сделал вид, что поправляет нагрудные пластины.
– Ты, я вижу, нервничаешь, Хасан, – Великий Хан наконец-то посмотрел ему в глаза. – Ты, должно быть, гадаешь, каким он явится на этот раз… наш дайисун? * Пытаешься разглядеть, когда замаячат вдали первые воины? Расслабься. Сегодня мой день. Мой самый главный день. Я лично поведу свою Гвардию в битву. – Он пытливо посмотрел на верного темника. Прищурился, пригасил свет кошачьих глаз. – Всё помню. Было вас, Хасан, четверо оролуков. Богурчи. Мукали. Бороул. И ты… самый молодой из всех. Как выяснилось, самый способный да удачливый. Я сказал вам когда-то: «Если Небо сохранит меня и поможет мне, то все вы, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми сподвижниками»… Всё сбылось. Да только где они? И где ты… Богурчи погиб во время хорезмского похода. Мукали охромел от вражеской стрелы и остался там же, наместником новых земель. Бороул возглавляет китайские провинции. И только ты по-прежнему возле меня. Неотступно, как и подобает сподвижнику. Ты взлетел так высоко, что паришь наравне со мной. Ты – мой хранящий кречет. Я ни разу после Облачных Врат не спрашивал о твоем отношении к моему решению – ступить на тропу Вечного Похода. И вот сегодня я хочу услышать от тебя… – Он опять устремил на Хасанбека свой пристальный взор. – Скажи, Хасан, может, лучше было бы чуть раньше нам опалить свои крылья? И тебе, и мне… Может, не стоило взлетать так высоко, всё равно ведь – не заглянуть за окоём… Зато не так страшно было бы падение с головокружительной высоты.
