Как мы можем отплатить родителям за все, что они для нас сделали? Как можно в полной мере выразить свою благодарность людям, которые (если у вас было нормальное детство) всегда помогали вам и поддерживали вас? Людям, которые в упор не видят ваших недостатков? А если ваши изъяны настолько велики, что закрывать на них глаза невозможно, прощают их? Я задавала эти вопросы, глядя на стену перед собой, но ответ мне дала не она, а моя внутренняя доктор Дж. «Вы видите их такими, какие они есть, и вы их прощаете».
Вот еще один парадокс, который открылся мне благодаря психотерапии. Ты признаешь несовершенство своих родителей, ты признаешь их роль в формировании твоих собственных недостатков — и в конечном итоге любишь их еще больше. В нашей культуре не принято критиковать мать и отца. Сама мысль о том, чтобы злиться на них, считается проявлением черной неблагодарности. Я поддерживала эту точку зрения — пока не стала ходить к доктору Дж. Предъявлять претензии людям, которые произвели тебя на свет, воспитали, готовы жертвовать жизнью для твоего блага, сказать этим людям: «Эй, ребята, вы облажались!» — было для меня все равно что обвинить их в сотрудничестве с нацистами. Я считала, что злиться на людей, которых любишь, попросту неправильно.
И поначалу, когда доктор Дж. предложила мне признать свой гнев, увидеть родителей в истинном свете и простить их, я рьяно запротестовала:
— Мне — прощать их? Да мне нечего им прощать! Я обязана им жизнью! Они стольким ради нас пожертвовали. Это я должна просить у них прощения за все, что им пришлось вытерпеть по моей милости. Я болталась без дела, бросала одну работу за другой, занимала у них деньги на оплату разных учебных курсов, вернулась жить к ним, когда у меня не было денег на аренду квартиры, совершала множество ошибок — подробнее я даже говорить не хочу!
— Они ваши родители. Они заранее простили вам все ваши мелкие прегрешения. А теперь ваша очередь простить их. За то, что они всего лишь люди. Не идеальные. Способные на ошибку.
По словам доктора Дж., мои проблемы во многом порождались тем, что я отказывалась реалистично смотреть на родителей.
— Только дети убеждены, что их мама и папа совершенно без недостатков, самые лучшие родители в мире. И только ребенок — не по возрасту, а в эмоциональном плане — чувствует себя обязанным быть таким же совершенством. И от своих партнеров, и от своих детей — когда и если они появляются — такие люди тоже требуют полного соответствия идеалу. Если подходить к людям с такими мерками, вас все будут разочаровывать. В том числе и вы сами.
Когда я вернулась к нашему столику, Люси расставляла закуски.
— Странно это все, — сказала я, закусив лепешкой-фокачча с оливками и полив салат из помидоров и моцареллы бальзамическим уксусом.
— Ты о чем? — спросила Луиза.
— Ну… семейные отношения.
Я знала, что Луизе эта тема небезразлична. Живя в Лондоне, она работала в крупной психиатрической больнице, где практиковала семейную психотерапию. Это была ее специальность — наряду с расстройствами пищевого поведения. Луиза утверждала, что все семьи — проблемные в той или иной степени и что все мы залечиваем раны, полученные в детстве. Меня страшно раздражали такие заявления, пока я не поняла, что она права. Причем, по словам Луизы, у пациентов, не желавших признавать такой расклад, на поверку оказывалось больше всего проблем — потому что они упорно отгораживались от реальности.
Скотт повел Льюиса посмотреть на поваров за работой — у ресторана была открытая кухня.
— Помните, когда мы были подростками, у нашей семьи случился трудный период? — спросила я Луизу и родителей. — В общем, я хочу вам сказать, что я вас прощаю… — я сделала театральную паузу, — за то, что вы меня бросили… — я начала ухмыляться, — когда я была еще совсем ребенком, нуждавшимся в любви и заботе.
Внутренняя доктор Дж. пожурила меня за то, что я опять пытаюсь свести все к шутке, пусть даже тщетно.
Я глубоко вздохнула и решила говорить серьезно. Внезапно мне захотелось узнать, каково им было тогда. Но на мой вопрос папа покачал головой и уставился в тарелку.
— Когда у тебя есть дети, — наконец сказала мама, — ты хочешь только одного — защитить их от любых бед. Ты хочешь, чтобы они были довольны и счастливы. И видеть, как твоя дочь страдает — это… не знаю… просто невыносимо. Ты начинаешь переживать за своих детей, как только они появляются на свет, и эта тревога никогда не уходит.
Луиза сказала, что тот опыт помог ей понять, насколько коротка и драгоценна жизнь.
— Тогда я была слишком юна, чтобы в полной мере все осознать, но потом быстро наверстала упущенное. Именно поэтому я не смогла лгать себе и другим, живя в браке, который меня не устраивал.
Вернулись Льюис и Скотт. Я сказала Луизе, что в ходе психотерапии обнаружила: я злилась на своих близких, сама того не понимая.
— Дурдом, правда?
— Ничего подобного. Это совершенно логично. Люди боятся собственного гнева — особенно когда он направлен на членов семьи — и пытаются его подавить. Но когда ты принимаешь свой гнев и понимаешь его причины, когда ты честно и откровенно признаешь свои чувства, он перестает быть проблемой.
Папа подлил нам вина.
Доктор Дж. спрашивала меня о том, насколько мой отец в реальности отличался от идеала, который я себе рисовала в детстве. Поначалу мне мало что удавалось вспомнить. Папа научил меня кататься на велосипеде — а я об этом совсем забыла. А еще по субботам он водил меня в библиотеку. Я всегда ориентировалась в жизни на своего отца. Практически все, что я делала, имело целью его впечатлить, добиться его одобрения.
Глядя на родителей, я вдруг поняла, что очень многого о них не знаю. Не знаю, как они познакомились. Не знаю, где они поженились и как провели медовый месяц. Я не знала, кем они мечтали стать в детстве — да и вообще о чем мечтали. А ведь журналист обязан быть внимательным наблюдателем. И вот пожалуйста — мои собственные родители были для меня terra incognita, хотя я всю жизнь полагала, что знаю их как облупленных.
Мама для меня — жизнерадостная, разговорчивая, общительная. Папа… ну, в общем, типичный папа. Молчаливый и сдержанный. У него чисто шотландское чувство юмора — он любит с непроницаемым видом отпустить какую-нибудь мрачную шутку. Меня это всегда ужасно смешит, но не факт, что его остроты показались бы забавными кому-то другому, — например, доктору Дж.
Помню, когда мы с Луизой были подростками, как-то в субботу вечером мы всей семьей смотрели по телевизору интервью с комедийной актрисой Дон Френч. Она рассказывала, откуда у нее такая уверенность в себе. Когда она еще девчонкой собиралась на первое в жизни свидание, отец сказал ей: «Выглядишь потрясающе. Ох и повезет же парню, которому ты достанешься!» Папа поглядел на нас с Луизой — мы уже заскучали и устроили подушечный бой — покачал головой и с усмешкой произнес: «А вот те парни, которым достанутся эти две, — определенно самые невезучие в мире. Мне, наверное, придется приплатить женихам, чтобы сбыть вас с рук». Я до сих пор хихикаю, когда вспоминаю его слова, но понимаю, что другие люди, особенно такие, как доктор Дж., могут счесть это совсем не смешным. За глаза папа с гордостью отзывался о нас с Луизой, но комплиментов от него было не дождаться. Просто у шотландцев так не принято.
