На пятый день в Эрмосе сижу на пляже с Сами. Между нами на песке стоят две бутылки пива. Вынимаю из кармана листок бумаги, разворачиваю и показываю ей рисунок.
— Ты где-нибудь такое видела?
— А должна была?
— Я срисовала с одной доски.
Сами поближе присматривается к золотой лягушке.
— Ну конечно. Парень, который делал эти доски, недавно умер. Билли Розботтом.
— Ты его знала?
— А кто не знал? Розботтом заглянул к нам в бар пару лет назад. Поставил выпивку всем девчонкам, развернул отчаянный флирт. Хороший был парень. Оставил чаевых больше, чем заплатил по счету. Когда он умер, мы устроили на пляже вечеринку в память о нем.
— Мне бы хотелось одну из его досок, — говорю. — Не видела таких в Эрмосе?
— Только одну. Это большая редкость.
— Когда?
— Несколько месяцев назад.
— И что это был за тип?
— Не тип. Девушка. — Сами смотрит пристально, будто насквозь проглядеть пытается. — А зачем тебе доска? Ты ведь не катаешься.
— Хочу купить доску для друга, — говорю и стыжусь своей лжи. Но я еще не готова открыть карты. Не хочу, чтобы слух обо мне распространился по всему побережью. Боюсь, как бы люди из желтого «фольксвагена» не уехали, услышав эти новости, если, конечно, они еще здесь. По той же причине никому пока не показывала их портреты; они лежат в глубине рюкзака в ожидании подходящего момента.
Сами одним глотком допивает пиво.
— Послежу, не появится ли здесь доска Розботтома.
— Спасибо.
— Эбби. — Она открывает вторую бутылку.
— Что?
— У меня хорошее чутье на людей. Ты чего-то недоговариваешь.
— С чего ты взяла?
— Одинокая женщина, профессиональный фотограф, приезжает в маленький городок в Коста-Рике, населенный почти исключительно серфингистами. При этом сама не занимается спортом и значительно старше большинства тех, кто болтается на этом пляже… — Сами подмигивает. — За исключением разве что меня.
— Я же сказала, делаю снимки для путеводителя.
— Это глупо, — возражает Сами, откидывается на локти и обращает лицо к солнцу. — Если бы ты делала снимки для путеводителя, уже давно уехала бы из Эрмосы. Ну как, сама расскажешь, в чем дело, или начать угадывать?
В эту секунду решаю ей довериться. Мама твердила, что самый мой большой недостаток — стремление все делать самостоятельно. Зато самое главное достоинство — неимоверная целеустремленность. В год и два месяца я битый час пыталась натянуть носок и никому не позволяла помочь. У мамы имелось тому подтверждение — пятнадцатиминутное черно-белое любительское видео, на котором малышка, совершенно не похожая на меня, отчаянно (и, к слову сказать, безуспешно) сражалась с белым кружевным носочком, который никак не лез на пухлую ножку.
— Приходи вечером, когда закончишь, — говорю.
Сами что-то напевает и отзывается:
— Хорошо. Может быть, замаскироваться? Надеть черный плащ и маску?
Она приходит за полночь, и от нее разит марихуаной.
— Будешь? — вынимает из кармана самокрутку.
— Нет, спасибо.
— Как хочешь. — Плюхается на свободную кровать. — Так что за страшная тайна?
— Я потеряла девочку.
— Потеряла?!
— Дочь моего жениха, Эмму. На пляже в Сан-Франциско. Думаю, ее похитили, и эти люди здесь, в Коста-Рике. — Не рассказываю Сами, насколько зыбка версия о злоумышленниках в желтом «фольксвагене» и умалчиваю о том, что это моя последняя надежда. Может быть, самое необходимое сейчас — человек, который поверит.
— Плохая шутка, — говорит Сами. — Ну же, брось.
— Это не шутка. — Кладу на матрас два портрета.
— Черт, да ты и в самом деле меня не разыгрываешь!
— Видела этих людей?
— Кажется, нет.
— Точно? У парня на груди татуировка в виде волны. Среднего роста, мускулистый, один зрачок больше другого. А она — худая крашеная блондинка. И как будто слегка не в себе.
— Каким образом с ними связана доска Билли Розботтома?
— Эти двое были на Ошен-Бич в тот день, когда исчезла Эмма. А доска с золотой лягушкой принадлежит парню с разными зрачками.
У Сами глаза лезут на лоб.
— Поверить не могу. Похищение. Совсем как в кино.
Подруга ненадолго замолкает.
— Знаешь, серфингисты все стоят друг за друга. Поэтому лучше смотри в оба и пока помалкивай. Я тебе помогу. Поспрашиваю насчет доски.
— Спасибо. И еще кое-что… Не знаю, где искать. Сто раз просматривала карту Коста-Рики и окончательно растерялась.
— Нужно поговорить с Дуайтом, барменом из «Розового пеликана». Он живет здесь уже двадцать лет и знает всю страну вдоль и поперек. Я вас познакомлю.
— Чрезвычайно обяжешь, Сами…
— Слушай, я проголодалась. У тебя что-нибудь есть?
— Бананы, печенье, арахисовое масло, хлеб и чипсы.
— Просто склад здоровой пищи, — смеется Сами. — Не откажусь от сандвича с бананом и арахисовым маслом.
Столик у окна служит мне кухонным (на нем стоят кофеварка и спиртовка), делаю на нем два сандвича. Моя помощница посыпает свой сандвич чипсами.
— Когда-нибудь была в Грейсленде[15]?
— Нет.
— А я ездила пару лет назад. Забавно, но это вовсе никакой не особняк. Самый обычный дом, только большой. И мебель дурацкая. Зато напротив есть ресторан, где подают сандвичи с арахисовым маслом и печеными бананами. Они просто сногсшибательно хороши; два съела сразу, а третий взяла с собой. Стоит махнуть в Грейсленд лишь затем, чтобы наесться сандвичей.
Арахисовое масло очень вкусное, наконец-то я начала питаться регулярно. Оттягиваю пальцем пояс шортов и замечаю, что они начали сидеть плотнее, хотя до своего нормального веса еще есть и есть. Все твердили мне о необходимости жить дальше, а я упорно считала людей неправыми. Думала, будто невозможно жить дальше, пока Эммы нет со мной. Как выяснилось, у моего тела по этому поводу собственное мнение.
Думаю об Эмме и гадаю, здорова ли кроха. А если она выросла и поправилась? Изменилось ли ее лицо? В числе прочих вещей привезла с собой маленький альбом с двумя десятками фотографий девочки. Кое-где она с Джейком, кое-где одна; есть фотография, на которой мы с ней стоим недалеко от мемориала Почетного легиона, на фоне фонтана. Самый ранний снимок в моем альбоме сделан на Крисси-Филдс две недели спустя после нашего знакомства, а последний — за день до похищения. Даже за этот короткий промежуток времени — всего за год — внешность Эммы претерпела небольшие изменения: лицо похудело, волосы отросли. Взрослый может в течение десяти и более лет оставаться практически одним и тем же, но ребенок меняется так быстро, что фотографии, сделанные с промежутком в месяц, могут быть пугающе разными.
