Потому Всевед даже немного жалел юную девушку и, рассказывая ей свою самую заветную тайну, мало опасался излишней огласки. Уверен был, что жизни ей осталось не более как несколько месяцев, если не дней.
К тому же если все пойдет так, как и должно, то это уже не будет иметь особого значения, и сказ про посох Перунов, который лишь посвященным видится доподлинной своей сутью, то есть копьем, всерьез никто никогда не воспримет. И тем более никто не поверит, что копье это способно как врачевать, так и убивать безжалостно, однако главное его предназначение – послужить смертоносным оружием в беспощадной борьбе со Змеем, несущим мрак и ужас. Именно для того он и был вручен первому из волхвов в далекие незапамятные времена самолично Перуном.
Так ли оно было на самом деле, Всевед, невзирая на свое прозвище, ко многому обязывающее, утверждать наверняка не решился бы. Уж очень много лет с той поры миновало. Сам он, во всяком случае, принял посох от своего предшественника. Было это без малого семьдесят лет назад, когда сухой телом и жадный до чужого добра князь Юрий, прозвищем Долгорукий, упрямо стремился в стольный Киев, но, едва усевшись в старейшем из градов Руси, вновь и вновь был безжалостно изгоняем взашей более удачливыми соперниками. О ту пору много таких дубрав заповедных было – что на Рязани, что близ Мурома, что во Владимиро-Суздальской земле, и верховный жрец Братства имел силу десятикратную в сравнении с ним, Всеведом. Но не уберегся однажды, и случайная стрела вошла ему как раз под сердце. Но смутила тогда молодого волхва не столько нелепая гибель своего предшественника, сколько еще более случайное собственное спасение. Он стоял перед старцем и за один миг до полета стрелы сошел с пути.
Он, помнится, долго горевал оттого, что погиб человек куда более достойный, нежели сам Всевед, едва-едва вкусивший малую толику секретов и заветных таинств, однако был успокоен мудрым словом одного из вековечных старцев, неотрывно сидящих у капища Перунова, ибо сойти с места сил у них уже не осталось.
– Ты не ушел от своей стрелы, – прошамкал беззубый патриарх, с легкой завистью глядя на молодого – едва-едва сорок лет исполнилось – Всеведа, искренне оплакивающего гибель верховного жреца. – От своей стрелы уйти никому не дано. Ныне же тебя Перун подтолкнул, дабы ты не помешал полету чужой.
Лишь после тех слов Всевед успокоился. Правда, потом он опять встревожился, ибо все не было и не было встречи и битвы с лукавым Змеем. К тому же знал он, что если ему такого испытания не выпадет, то посох – копье свое Перун самолично отберет. А тут уж незадачливому волхву не чертоги бога-воина светят, а мрачные покои подземного властелина Чернобога. И уж совсем было настроился Всевед на ужас и тьму, ждущую его после смерти, как вдруг такая радостная весть. Немудрено, что он так возликовал.
Едва они прибыли в стаи, где, несмотря на ночную тьму, царило изрядное возбуждение, как волхв бодрым шагом, будто это не он минутой раньше нещадно бился сухим старческим седалищем о конский круп, направился в шатер Ратьши. Странно, но пропущен он был без слов.
У Доброгневы даже сложилось впечатление, что усатый дружинник, стоящий на часах, вовсе не заметил седобородого старца. Впрочем, пробыл он в гостях у воеводы недолго. Спустя каких-то пятнадцать-двадцать минут Всевед уже вышел из шатра и направился прямиком к стенам Рязани, попутно увлекая с собой Доброгневу. Та в каком-то непонятном оцепенении двинулась следом, даже не спрашивая, куда волхв ее ведет. Впрочем, в этом загадочном столбняке, судя по всему, пребывала не только одна она. На пути у Всеведа были не одни ворота, крепко запертые и охраняемые бдительными дружинниками, но везде он проходил невозмутимо, без малейшего окрика. Старик останавливался перед каждыми воротами буквально на несколько секунд, которых ему вполне хватало, чтобы высоко поднять вверх свою правую руку, держа ладонь открытой, затем прижать ее к своему лбу, после чего переместить еще ниже, в район груди. Тут же либо со скрежетом приоткрывались ворота, либо с легким скрипом какая-нибудь неприметная калитка близ них, и два путника шествовали дальше.
Один лишь раз он задержался чуть дольше. Последнюю дверь, которая вела в поруб, где и томился князь Константин, никто изнутри не открыл. Тогда Всевед дважды взмахнул посохом, перечертив наискось створку огненным концом. Тяжелая дубовая дверь слегка помедлила, будто решая, как ей быть, и, наконец, придя к какому-то окончательному выводу, рухнула наземь к ногам волхва.
Старец передал ошеломленной девушке белый кусок полотна, извлек из-под длинной холщовой рубахи меч, знаком приказав Доброгневе не идти за ним далее, и двинулся вниз по лестнице, где его ждала тишина. Впрочем, длилась она недолго. Едва волхв сделал пару шагов по каменным ступеням, как раздался слегка вибрирующий от волнения голос князя Глеба:
– Никак сам Всевед к нам в гости пожаловал. Ну что ж. Давно я этой встречи ждал.
Старец кротко усмехнулся и властно указал мечом на узников: отца Николая, пригвожденного к стене, и беспомощно лежащего прямо на земляном полу исхудавшего донельзя князя Константина, с правой стороны которого уже виднелась небольшая, очень темная, почти черная лужица крови. Она была совсем свежая и даже не успела запечься.
– Освободи их от оков, – сказал он кратко. Ответом был звенящий скрежет стали, издаваемый мечом, который Глеб извлек из ножен.
Глава 17Решающая схватка
Не суетись, мой друг! Пора
Расправить выгнутые плечи,
Зажги же праздничные свечи…
Ведь с Дьяволом пошла игра.
Л. Ядринцев.
Некоторое время они молча стояли напротив друг друга, разглядывая соперника, с которым сейчас придется скрестить оружие. Судя по тому, как спустя всего минуту тонкие губы Глеба раздвинулись в легкой полупрезрительной усмешке, князь остался доволен осмотром. Уж кому-кому, но не ему, матерому бойцу, видавшему множество битв, может быть опасен этот седобородый старик с длинными белоснежными волосами, аккуратно стянутыми на лбу узким ремешком со странными письменами. К тому же благодаря угловатым худым плечам, явственно торчащим под холщовой рубахой, было видно, что под ней у старика ничего не поддето.
Впрочем, похожая усмешка, но мгновением позже, скользнула и по лицу Всеведа. Но была в ней не уверенность в своем превосходстве, а скорее легкая гримаса отвращения, с которой человек подходит к предстоящей ему нужной, даже необходимой, но грязной и отвратительной работе, которую, как ни крути, а выполнять надо.
– Не ведаешь ты, что творишь, – вымолвил он устало и сделал еще один шаг вниз. Теперь его и Глеба разделяли лишь две каменные ступени, да еще маховая сажень[77]земляного пола.
Недобрая усмешка сошла с лица князя, лишь когда Всевед преодолел оставшиеся ступени и вновь выжидающе остановился, стоя босыми ногами на полу.
– Ценю твою смелость, волхв, – произнес Глеб, уважительно глядя на старца. – Но смеюсь над твоей глупостью. Не думаю, чтобы ты одолел меня. Как бы ни была крепка твоя рука много лет назад, но ныне против моей она, как кат Парамон против вон того прибитого глупца, не считающего нужным попридержать свой длинный язык. Всего день назад он тоже возомнил о себе невесть что. Пришлось придать ума. Как видишь – ныне он покорился и умолк.
