— Довел нас до такой нищеты — и все ему, видите ли, мало. Ведет себя так, будто мы в долгу перед ним и он явился взыскать этот долг.
— Да нет же, эти деньги — проявление нашей благодарности Богу. Мы должны быть признательны ему за то, что живы и здоровы, — пеняла ему бабка.
Вскоре после того, как отец начал появляться в нашем доме, к нам стал дважды в месяц захаживать мой брат, тремя годами старше меня. К моему удивлению, дед и бабка всегда встречали его радушно, угощали чем могли. Посидев у нас около часа, он уходил, причем бабушка никогда не отпускала его без гостинцев — давала ему либо сушеную рыбу, либо мешочек с рисом, совала несколько завернутых в скрученную бумажку монеток — «купишь себе чего-нибудь». Помню, как я удивился, когда этот брат — сам я учился тогда в пятом классе начальной школы — вдруг явился к нам в форме ученика средней школы. Раньше я почти не разговаривал с ним, но тут с интересом принялся расспрашивать о школьной жизни, брат тоже оживился и охотно отвечал мне. Мои учителя Масуда-сэнсэй и Сугияма-сэнсэй давно уже настоятельно советовали мне, несмотря на нашу бедность, продолжить учебу и поступать в среднюю школу, поэтому я загорелся дерзкой мечтой, что отец согласится оплатить мое обучение.
Когда я учился в пятом классе, во время летних каникул дядя Санкити, заявив, что пора готовить меня к рыбацкому труду, взял меня с собой на дневной лов макрелевого тунца и стал учить всему, что положено: как управляться с веслом, как обращаться с садком, где находятся предназначенные для подкормки мелкие иваси, как ловить рыбу. Целый день мы были в открытом море, меня укачало, и я ужасно мучился. Все потом утешали меня, мол, на второй день будет легче, но меня укачивало все три дня подряд, и на четвертый я так ослаб, что утром не мог подняться с постели. К счастью, с того дня начинался лов полосатых марлин, на который детей обычно не брали, считая, что они только зря путаются под ногами, поэтому дядя перестал таскать меня с собой в море, и я был спасен. Но за эти три дня в моем детском сердце оформилось твердое решение: я ни за что не буду рыбаком. Одновременно я решил просить отца, чтобы он дал мне деньги на учебу.
Легко сказать — просить, ведь, будучи брошенным ребенком и жестоко страдая от этого, я полагал, что не могу рассчитывать на чью бы то ни было помощь и должен всего добиваться сам, поэтому мне ничего не оставалось, как лично обратиться к отцу, ничего не говоря даже деду с бабкой. Где находится отцовская церковь, я знал. Еще во втором классе как-то в начале учебного года к нам зашел старик Ямамото, считавший себя обязанным нашему семейству, и сказал деду с бабкой, что хотел бы взять меня с собой посмотреть на русских военнопленных, которые должны прибыть на станцию Нумадзу. Эти русские военнопленные в то время возбуждали всеобщее любопытство. И вот с несколькими односельчанами я отправился в Нумадзу, и на обратном пути мы дошли до отцовской церкви. Думаю, что военнопленные были только предлогом, необходимым для того, чтобы получить разрешение от деда, на самом-то деле Ямамото просто хотел предоставить мне возможность встретиться с родителями.
Впервые в жизни я прошел по мосту Онари и отправился в Нумадзу. Все мне здесь было внове. На вокзале уже толпились любопытствующие. Мое внимание привлекли поезда, отстав от своих спутников, я остановился у заграждения и стал жадно следить за движением составов. Не помню, сколько я так простоял, пока Ямамото не сказал, что поезд с русскими солдатами уже прибыл. Я пошел туда, где стояли все остальные, и сквозь толпу пробрался вперед. Поскольку я наслушался разговоров о том, как тяжело было японским солдатам воевать против русских, этих медведей в европейском платье, мне было страшновато, но одновременно разбирало любопытство, хотелось посмотреть, как выглядят медведи в плену. Скоро я увидел приближающуюся к нам шеренгу: около тридцати высоких мужчин в военных фуражках и шинелях. Я задохнулся от удивления, рассматривая их: они и впрямь были очень крупного телосложения, но вовсе не медведи. Это были люди.
Позади толпы зевак стояли две расшатанные повозки. К ним-то и направлялись русские пленные, конвоируемые японскими солдатами. Я рассеянно двинулся за ними, больше я их не боялся, поняв, что это и в самом деле люди, а не медведи. Русские стали неторопливо рассаживаться по повозкам, а идущий последним вдруг положил руку мне на голову и, показывая на север, сказал: «Фудзи, Фудзи». Над горой Аситакой сверкала снежная вершина Фудзи. Но я так и не понял, что он хотел сказать, ведь я никогда еще так близко не видел Фудзи.
Прошел слух, что русских повезут к храму у подножья горы Аситаки. Как только повозки тронулись с места, русские солдаты стали махать собравшимся руками. Я испытал невыразимый восторг, поняв, что это не медведи, а люди, мое маленькое сердечко взволнованно билось, и я долго смотрел вслед удалявшимся повозкам. Тут Ямамото сказал, что сейчас поведет меня в одно хорошее место, и особенно настаивал на том, чтобы я не говорил об этом дома. Выйдя из здания вокзала, мы свернули в первый же переулок налево. Пройдя по довольно мрачной улице и миновав развалины замка, вышли к огородам и увидели низкое здание, обнесенное бамбуковой изгородью. Показав на него, Ямамото сказал, что это церковь моего отца.
— Не пойду, — заявил я и пустился бежать назад.
Старик Ямамото, остолбенев от неожиданности, бросился за мной следом, ему удалось догнать меня на центральной улице. В полном молчании мы вернулись домой. Я не стал рассказывать деду с бабкой ни о том, что увидел на вокзале, ни о том, что оказался рядом с отцовской церковью. Я был еще ребенком и не мог выразить словами испытанное в тот день волнение…
Но я хорошо запомнил дорогу до церкви, настолько хорошо, что смог один пройти по ней три года спустя, когда, уже будучи учеником пятого класса, решил встретиться с отцом. Это было 17 сентября. От брата я знал, что отец должен быть в церкви, поскольку на следующий день была намечена ежемесячная служба. В тот день у меня было пять уроков, но когда я рассказал Масуде-сэнсэю, в чем дело, он охотно отпустил меня после третьего урока, заметив, что завтрак, принесенный из дома, я смогу съесть и у отца.
Выйдя из школы, я прошел по тропинке, ведущей через рисовые поля, и оказался возле моста Онари, дальше я около часа шагал, ориентируясь на приметы, сохранившиеся в памяти, и вышел точно к дому за бамбуковой изгородью. На доме была большая вывеска — «Малая церковь Тэнри в Нумадзу». Когда, войдя в просторную прихожую, я спросил:
— Есть тут кто-нибудь? — откуда-то сбоку появился юноша и, взглянув на меня, крикнул в сторону внутренних помещений:
— Сэридзава-сэнсэй!
На крик вышел мой отец в официальном платье и окинул меня подозрительным взором. Я сказал, что пришел с просьбой, тогда отец провел меня в зал и, подведя к алтарю, усадил перед бамбуковой шторой.
— Что ж, пусть Бог будет свидетелем нашего разговора, — сказал он.
До сих пор, хотя с того дня прошло уже около восьмидесяти лет, я отчетливо помню все — все детали церковного убранства, каждое слово, каждый жест отца. Эта встреча горечью отозвалась в моем детском сердце: именно она окончательно убедила меня в моем полном сиротстве.
