Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
Мы вошли в полутемную залу с низким потолком, уставленную деревянными столами (в основном незанятыми). В задней части залы помещалась небольшая сцена. Подмостки были пусты, за исключением придвинутого к стене древнего пианино. Доктор сел за столик поближе к сцене, под афишей танцевального зала, что каким-то образом умудрялась цепляться за крошащуюся лепнину на стене. Человек средних лет с лицом бассет-хаунда, в покрытом пятнами фартуке, спросил, что мы будем пить. Уортроп заказал еще кофе, свой пятый, на что официант ответил: «Не кофе. Вино. Вино или спритц». Монстролог вздохнул и заказал спритц[93]. Тому предстояло остаться нетронутым; Уортроп не пил спиртного. Он спросил печального официанта, поет ли еще в клубе некто по имени Вероника Соранцо. «Si.[94]. Она поет», – ответил тот и канул в дверь справа от сцены.
Доктор устроился поудобнее на стуле, прислонил голову к стене и закрыл глаза.
– Доктор Уортроп?
– Да, Уилл Генри?
– Разве нам не пора уже назад на вокзал?
– Я жду.
– Ждете?
– Старого друга. По правде говоря, трех старых друзей.
Он открыл один глаз и снова закрыл.
– И первый из них только что прибыл.
Я повернулся на стуле и увидел исполинского человека с покатыми плечами, заполнившего собой весь дверной проем. На нем было мятое пальто, слишком плотное для теплой погоды, и потрепанная фетровая шляпа. Я узнал его не по волосам, большую часть которых прикрывала шляпа, а по глазам.
Я ахнул и моргнул, и он исчез.
– Рюрик! – прошептал я. – Он выследил нас досюда?
– Он следил за нами с тех пор, как мы вышли с вокзала. Он и его лысый товарищ, миниатюрный господин Плешец, шли за нами через всю Венецию. Пока мы днем угощались напитками на пьяццетте, они сидели на ступенях собора Святого Марка.
– Что же нам делать?
Глаза его оставались закрыты, лицо безмятежно. Ничто на всем свете не тревожило его.
– Ничего.
Что с ним случилось? Рюрик – настоящий зверь, кровавый бездушный хищник, сказал Аркрайт. Уортроп, должно быть, думал, что в этой пивнушке мы в безопасности, но мы не могли прятаться тут вечно.
– Вот два наших старых друга, – подытожил доктор, – Рюрик у парадного входа, следовательно, Плешец должен сторожить черный. – Он раскрыл глаза и выпрямился; кусочки штукатурки с крошащейся стены дождем просыпалось за спинкой его стула.
– А вот и третий! – Монстролог подался вперед, упершись руками в колени. Его глаза вспыхнули в трепещущем мерцании газовых рожков.
Человек в помятой белой сорочке и черном жилете возник из двери у сцены, слегка поклонился скудной аудитории и уселся за пианино. Он занес руки над клавишами, задержал их в воздухе для драматической паузы и затем обрушил вниз, пустившись в разухабистое переложение арии «Я, бродячий менестрель» из «Микадо»[95]. Инструмент был заметно расстроен, и играл пианист ужасно, но музыкантом он был очень сильным – в том смысле, что всем телом бросался в усилие по извлечению звука. Его ягодицы в ритм прыгали на шатком стульчике, в то время как он раскачивался в такт – человек-метроном, так что непонятно было, это он играет на пианино или пианино – на нем.
Внезапно, без какого бы то ни было перехода, пианист переключился на арию Виолетты из «Травиаты»[96], и из двери появилась женщина в поблекшем красном платье; ее длинные темные волосы свободно струились по обнаженным плечам. Несмотря на толстый слой грима, это была изумительно прекрасная женщина, уже почти средних лет, предположил я, со сверкающими глазами цвета шоколада, что, как это часто бывает у многих итальянок, сулило и соблазн, и опасность. Не могу сказать, что ее голос был не менее прекрасен, чем внешность. По правде говоря, он вообще был не слишком хорош. Я покосился на монстролога, что внимал ей в полном восторге, и подивился, что это так зачаровало его: это никак не могло быть пение.
В конце песни Уортроп заколотил по столу, крича «Браво! Брависсимо!», в то время как остальные посетители вежливо похлопали и быстро вернулись к своим бутылкам. Женщина легко спрыгнула со сцены и с достоинством подплыла прямо к нам.
– Пеллинор! Милый, милый Пеллинор! – она коснулась обеих его щек легким поцелуем. – Ciao, amore mio. Mi sei mancato tanto[97], – сказала она, провела рукой по его заросшей бакенбардами щеке и прибавила. – Но что это такое?
– Разве тебе не нравится? Мне кажется, так я выгляжу солидней. Вероника, это Уилл Генри, сын Джеймса и мое последнее acquisizione[98].
– Acquisizione! – ее карие глаза плясали от восторга. – Ciao, Уилл Генри, come sta?[99]Я хорошо знала твоего отца. E ‘molto triste. Molto triste![100]Но, Пеллинор, тут свободно? Lavoro o piacere?[101]– спросил она, опускаясь на стул рядом с ним. В это время вернулся наш официант с докторским спритцем. Вероника щелкнула ему пальцами, и он ушел, появившись мгновение спустя с бокалом вина.
– Быть в Венеции – всегда удовольствие, – ответил монстролог. Он поднял свой бокал, но даже не пригубил.
Она вновь обратила на меня смеющиеся глаза и сказала:
– Вид farabutto[102], слова politico![103]
– Вероника говорит, что ей нравятся мои новые баки, – сообщил доктор в ответ на мое озадаченное выражение.
– Ты с ними выглядишь старым и усталым, – фыркнув, пояснила она.
– Может, дело не в бороде, – парировал Уортроп. – Может, я и правда старый и усталый.
– Усталый, si. Старый? Только не ты! Ты ни на день не постарел с тех пор, как мы расстались. Сколько лет прошло? Три года?
– Шесть, – ответил он.
– Нет! Так долго? Неудивительно тогда, что мне было так одиноко! – она повернулась ко мне. – Ты мне расскажешь, что привело великого Пеллинора Уортропа в Венецию? Он в беде, не так ли? – и затем снова обратилась к доктору. – Кто на этот раз, Пеллинор? Немцы?
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
