Книга Богиня песков - Екатерина Смирнова

Каждый трудился, но были напрасны труды.

В каждом – сокровище, каждый стремится делиться.

Город заснет, и вернется мозаика в лицах,

Время обмена топазами чистой воды.

Страшный останется жить, никому не грозя.

Что не берешь, то отдашь, кто не слышит – не хочет.

Люди меняются масками,

пробуют почерк,

Все примеряют друг друга, как будто нельзя

Не перейти ни во что – стиль изменчив, разборчив,

Схватишь ненужное – плачешь, с собой увозя.

Кто был спокоен, становится светел и нем,

Кто не умеет быть верным, за час прилетает.

Друг был надежней всего, сохрани это в нем,

Если тебя не найдут, так его посчитают

Слово из крошек и веток на узкой тропе.

Блики, пятнашки, рисунки, дорожки в поместье.

Счастье того, кто свободен, взывает о мести.

Пишет мозаика в лицах сама о себе.

___________

Море было видно с этой горы едва-едва.

Поэт и дорогой друг сидели в небольшом кабаке, памятном поэту по прошлым похождениям. Хозяин заведения когда-то так привык видеть поэта в роли нищего у дверей, что целых две секунды стоял, не моргая, пока не заметил присутствия дорогого друга.

– Мне как обычно, – сухо обронил друг, величественно продвигаясь к большому столу у окна. Хозяин заметался, не зная, что и думать. – Нет, не собирай нам корзину. Мы хотим остаться здесь.

– Да, да, конечно! Конечно! Осмелюсь спросить… Вы кого-то ждете?

– Нет. Нас двое. Прошу нас не беспокоить.

Хозяин только горестно вздохнул. На сегодняшний вечер пропало шесть мест за самым лучшим столом.

Они заказали что-то, о чем поэт даже и не слыхал до сегодняшнего дня, и уселись, разглядывая вид на море за большим полукруглым окном. Стекло в окне не разделялось никакими перегородками, было толстым и слегка искажало вид. Поэту казалось, что он смотрит на мир из-под синей-синей воды, лежа на дне, разглядывая недоступную, другую, еще более синюю воду. Это настраивало на особенный лад.

Посередине зала, на площадке для боев, под стеклянным колпаком сражались две огромные многоножки.

– Ставьте на моего! – посоветовал рыжий горец, обходивший столы. – Я их сам развожу, они не дикие.

Дорогой друг поморщился и уставился в бокал с кислым красным.

Скуты были чудо как хороши. Таких больших скут еще поискать. Их гибкий панцирь отливал красным, а усики были такими длинными, что поэт мысленно сравнил их с длиной девичьих волос. У того, на которого показал скутовод, один ус был обломан, но он не сдавался, стараясь перевернуть противника, чтобы куснуть за брюхо.

Интересно – подумал поэт. – Есть ли разум у скуты? Хотя разум и хитрость – разные вещи.

– Как зовут твоего молодца? – спросил он.

– Сахал – подмигнул ему веселый владелец. – Он мне столько денег заработал, что я его так и зову.

На поэта нашло вдохновение. Он сорвался с места и заорал изо всех сил:

– Сахал – дерьмо! Сахал – дерьмо!

Повисла тяжелая тишина.

К нему тут же повернулось несколько озабоченных лиц, а дорогой друг, подносивший ложку ко рту, подавился рубленым мясом. Владелец многоножки громко расхохотался.

– Да как ты смеешь! – рыкнул какой-то кузнец и сунул поэту кулак под нос. Люди начали постепенно расступаться, давая место для драки.

Сейчас будет интересно – сообразил поэт и приготовился к упражнениям в философии. Дорогой друг отодвинул тарелку и начал вставать.

– Да он же проигрывает – спокойно объяснил владелец насекомого и аккуратно отвел чужой кулак в сторону. – Вот он и орет. Он деньги теряет, да? Будет надо – сам побью. А ты чего тут ходишь, добрым людям развлекаться мешаешь? А?

Кузнец постоял немного с поднятым кулаком, но кулак почему-то его не слушался. И остальные конечности слушались плохо. А голова начинала гудеть, как пустой котел. Может, вчерашняя брага виновата? Или сегодняшнее вино?

– Пойди освежись – дружески посоветовал скутовод.

– Пойду… – растерянно сказал кузнец. Он протолкался к выходу и исчез в толпе. Толпа уже не обращала внимание ни на что, и все пялились на драку под куполом – там многоножка по имени Сахал извивалась на песке, ужаленная второй многоножкой, не обладающей громким именем.

– Опять проиграл… – вздохнул владелец, оглянулся, не смотрит ли кто, и щелкнул пальцами. Сахал перестал корчиться, отполз в угол и свернулся там в клубок.

К ним подошел второй участник состязаний и хлопнул владельца по плечу.

– Заколдованный он у тебя, что ли? Его столько раз жалили, а он все живой…

– Ага, заколдованный – хмыкнул скутовод. – А еще на нем холодный панцирь и на всех лапках красные башмачки. Ну, не знаю я! Все спрашивают…

– Да ладно, пойдем выпьем… А эти друзья – они с тобой? Или это уже не друзья?

– Со мной. Но они вроде как собираются по домам.

Дорогой друг величаво кивнул и обернулся к слуге, который уже стоял поодаль с плащом в руках.

– А, ну и ладно… – проворчал победитель и ухватил горца под руку.

Удаляясь, скутовод обернулся и еще раз подмигнул поэту, помахав ему рукой. Смотритель уже убирал многоножек в деревянные ящики, надев толстые кожаные перчатки.

Увидев по дороге лоточника, на подносе которого лежали непонятные листки, дорогой друг потянул Четвертого в сторону. Лоточника сопровождало два вооруженных копьями солдата. Лоточник громко закричал что-то непонятное о ростовщиках, которые ссужают деньги под грабительский процент, и о том, что теперь можно вложить деньги выгодно, богатея с каждым днем! Доверяйте своему правительству!