Ее блестящие глаза вдруг оказались в такой невозможной близи, что в Вадиме что-то дрогнуло. Темно-карие, чистая полупрозрачная радужка вокруг зрачка… Внимательные. И… бездонные.
– Да, определенно пора, – строго повторила она, закончив осмотр, – потом будет труднее восстанавливаться. В углу правого глаза у вас сосудик лопнул, нехорошо, видно, что сосуды слабые, опять же сероватый налет – может, от усталости, а может, от высокого давления. Головные боли бывают, да? – не столько даже спросила, сколько констатировала она.
Чего-чего, а хворать совершенно не хотелось. Он знал, что это такое по покойным родителям. Те постоянно лечились, горстями глотали таблетки, поликлиника была их вторым домом, нередки были и больницы, жизнь медленно скукоживалась до отнюдь не формального вопроса «как ты себя чувствуешь?».
Не исключено, что и ему перепало по наследству (в детстве чем только не переболел), мог и сам нажить, поскольку никогда особенно о здоровье не пекся.
Уходя от Лоры с брошюркой в руке, Вадим вспоминал ее внимательные глаза и ни о какой гирудотерапии даже не помышлял. Однако, полистав брошюрку, исключительно для эрудиции, почерпнув про древность и уникальность, задумался: а почему, собственно, нет? Почему бы и не отдать свою подтухшую кровь этим черным склизким тварям (если, конечно, соизволят), раз они на самом деле такие замечательные. Пусть впрыснут в него свой чудодейственный бальзам, хуже не будет. Пускай обновится кровь.
В конце концов, этот эксперимент мог отвлечь от дурных мыслей, которые преследовали весь последний год. Чтобы освободиться от них, с собой нужно что-то делать, а для этого необязательно напиваться или саморазрушаться какими-то другими, еще более изощренными способами. Наоборот, можно начать оздоровлять свою плоть, а заодно и дух, хоть бы и с помощью пиявок.
Трудно сказать, что его больше завело: возможность кардинально обновить кровь или… или увидеть еще раз, а то и не один, золотисто-карие глаза доктора Лоры. Заглянуть в них.
Через неделю раздумий и колебаний Вадим снова появился в ее кабинете. Нужно было поставить первый опыт: захотят ли рептилии отведать его подпорченной жизнью кровушки, не воспротивится ли их вторжению и без того пытающийся саботировать организм?
Конечно, это была авантюра, но ведь как раз авантюра – отличный способ рассеяться, а то и вступить в новый, неведомый круг жизни. Вадиму же хотелось перемениться кардинально, насквозь.
7
Про скорое закрытие клуба слышали уже многие. Почему-то хорошее в этом мире как-то быстро сходит на нет. Только успеешь адаптироваться, войти во вкус, обжиться, как все начинает рушиться. Только-только вылезешь из нищеты, как тут же реформа, дефолт или кризис, только начнешь дышать и говорить свободно – тут же перекрывают кислород и затыкают глотку…
С семейной жизнью Вадима произошло нечто похожее. Правда, с Оксаной они прожили больше десяти лет и могли бы, наверно, еще столько же, но… не сложилось. И хотя инициатива расставания была не Вадима, тем не менее он чувствовал и свою вину.
Оксана поселила ее в нем очень умело, причем не только по отношению к себе, но и вообще. Он, по ее мнению, неправильно все воспринимал: мир для него не был космосом, сотворенным для блага, не был Боготворением, порожденным любовью… Скептик и агностик – вот кто был для нее Вадим.
Так ли это было на самом деле? Да, он сомневался, да, он не был ни в чем уверен, но он и не отрицал ничего радикально. Он допускал… Но при этом любая убежденность в чем-либо, если в ней проявлялась некая истовость, а уж тем более фанатизм, вызывали в нем мало сказать неприятие – идиосинкразию. На уровне физиологии.
Оксана же обладала всегда поражавшей его способностью не просто страстно увлекаться, но, если воспользоваться не так давно появившимся словцом, – фанатеть. Это могло относиться к людям, к книгам, к чему угодно… Время от времени в ее окружении появлялся некто, великий и ужасный, безмерно глубокий, высокодуховный, гениальный, добродетельный, удивительный, интересный, уникальный, непонятый или непризнанный, ну и так далее, кто в ее лице вскоре обретал верную ученицу, последовательницу или спасительницу.
В обычной повседневной жизни она была совсем другой – довольно вялой, рассеянной, апатичной и сонной, а тут в ней неожиданно просыпался до поры таившийся темперамент, энергия начинала бурлить, чуть ли не страсть: она могла мчаться куда-то за тридевять земель, не есть и не спать, много и горячо говорить, ее лицо пылало, глаза влажнели и светились.
К очередному своему увлечению она старалась приобщить и Вадима, тянула за собой, причем так настойчиво, будто считала это своей миссией. Когда она уж слишком пылко бралась за него, жестоковыйный Вадим, наоборот, каменел, становился раздражительным и строптивым. Чего он не выносил, так это манипуляций над собой, посягательств на его «я».
Натура отвечала на уровне рефлекса. От душеспасительных «наездов» ему вдруг становилось нестерпимо душно – наверно, так чувствует себя астматик перед очередным приступом астмы. И если Оксану не удавалось сразу остановить или хотя бы чуть-чуть остудить, заканчивалось плохо. Он начинал ехидничать, валять дурака, а то и глумиться. Способ самозащиты. А может, и из опасения за нее, за Оксану, за ее душевное здоровье, поскольку в таких духовных «улетах» чудилось нечто болезненное, едва ли не кликушеское.
Она хотела добра ему, он – ей. И они, в сущности, травмировали друг друга. Наверно, все было бы иначе, будь у них дети, так, во всяком случае, предполагал Вадим. Она искала что-то для замены, ей непременно нужно было чем-то наполниться, а он, не внемлющий, мешал, становился преградой. Правда, нельзя сказать, что его ирония так уж сильно умеряла ее пыл, иногда даже наоборот – только еще больше подогревала (прямо по Фрейду). Не исключено, ей даже нравилось сопротивление Вадима, поскольку давало ощущение праведной борьбы.
Вроде как опять же его вина: невольно подбрасывал полешки в пламя, сжигавшее Оксану. А она не могла остановиться. Ее природа просто не выдерживала такого накала, грань, отделяющая ее от болезни, была тонка. Не случайно иногда казалось, что Оксана действительно не в себе.
Наверно, сыграл свою роль и развод: оставшись наедине со своими духовными воспарениями, она и вовсе утратила почву под ногами. Избавление от такого балласта, как Вадим с его приземленностью, облегчения ей не принесло. Снотворные и в итоге клиника – еще один, может, самый тяжкий приварок к его безвинной (а докажи-ка!) вине.
8
Сколько раз, посещая клуб, Вадим испытывал нечто похожее на эйфорию, особенно в дневные часы, если удавалось выбраться. Днем в клубе всегда немного народу, а порой и вовсе никого. Плавать одному в бассейне – это ли не кайф?
Может, все дело и впрямь в эндорфине, веществе, вырабатываемом гипофизом во время физических упражнений. Если учесть, что представление Вадима об этой загадочной субстанции (как и о многом другом) было почерпнуто из всяких популярных статеек, которые кроят лихие писаки вроде него самого, то в истинности этого объяснения уверенности отнюдь не было. Разумеется, связь эмоций с биохимическими процессами в организме существует, кто бы сомневался? Еще Павлов, помнится, говорил о «мышечной радости». Да и какое, в конце концов, это имело значение? Вадиму бывало так хорошо, что хотелось по-поросячьи взвизгнуть или отбить чечёточку.
