– Тридцать пять минут! – голосит толстая растрепанная тетка и машет кому-то рукой.
Я сижу в ее корзине с яблоками и не вижу – кому. Я нервничаю. Если я правильно понял, осталось всего шесть минут. А она еще здесь, на платформе. Стоит. Ждет кого-то. Зря я выбрал ее… Но теперь уже поздно что-то менять – все остальные пассажиры уже в вагоне.
Щелкает вокзальный громкоговоритель.
– Внимание отъезжающим! Скорый поезд номер 2360 Одесса – Москва отправляется с третьего пути…
Поезд скрипит и дергается. Все, уезжает? Нет, вроде пока стоит… Ну иди же, иди внутрь. Залезай туда, корова! Он же сейчас тронется!
– Ой, ой, ой, прости, задержалася!.. – к «моей» тетке подбегает еще одна, тоже толстая. Она вся красная, пыхтит и хватается за сердце. – Ой, так бежала, так бежала, аж сердце прихватило!.. Ну, пойдем.
– Женщины, вы едете или как? – равнодушно интересуется проводница с бледно-зеленым лицом. – Поезд уже отходит.
– Едем, едем! – взвизгивают толстухи, и корзина наконец взлетает в воздух.
Они вносят меня в плацкартный вагон, душный и вонючий. Впрочем, мне все равно. Я ловко выбираюсь из корзины, прежде чем ее засовывают под нижнюю полку, и ползу к потолку.
Поезд трогается.
XVМОСТ
Не было конца у этого леса, мелькающего справа и слева, и не было в нем ничего живого – иначе среди запахов, устилавших траву, волк давно уже уловил бы тот, который искал.
Был запах плесени, запах болотной тины, запах сухой хвои и прелых листьев, запах червивых грибов и рассыпавшихся в труху пней, запах нежилых, давно покинутых нор, запах одиночества, запах брошенных гнезд и невысиженных яиц, запах ядовитых цветов и ягод, запах засохших гусениц, муравьев, тлей, пауков и мух, жуков и стрекозьих личинок… Но не было запаха звериного пота, запаха теплого, сального подшерстка, и гнилого запаха голодной пасти, и соленого запаха меченых деревьев, и запаха мокрых незализанных ран, и запаха крови – не было.
Он бежал долго. Очень долго. Только когда лапы заныли невыносимо, а в горле образовался сухой и колючий, непроглатываемый комок жажды, волк остановился, чтобы передохнуть.
Он втянул в пасть подрагивающий горячий язык и снова высунул его, причмокнув. Слизнул с морды пористую, мягкую, сладковатую, как гоголь-моголь, пену. Очень хотелось пить. И есть. Вгрызаться клыками в жесткую, в последней судороге напрягшуюся, сочащуюся бурым, кисло-соленым соком плоть. В теплое мясо с привкусом железа, с острым, пряным привкусом страха и безысходности… Волк принюхался: нет, ничего. Все тот же мертвый букет ненужных запахов.
Он снова облизнулся, близоруко вгляделся белесыми своими глазами в прозрачную лунную ночь – и вдруг прижался к земле, дрожа и скалясь.
Между деревьями, между скрюченными сухими березами и неестественно яркими, бутафорски-зелеными елками он увидел дома. Простые деревянные избы. Он увидел лошадь, уныло уткнувшуюся мордой в траву, – вороную лошадь, лениво помахивающую густым длинным хвостом. Он увидел чьи-то силуэты. Каких-то людей, слоняющихся между домами… Он увидел то, чего не мог, не должен был здесь увидеть. Потому что здесь, в каком-то десятке метров от этих домов, от шевелящихся этих теней, совсем не пахло живым.
Не пахло стариками, детьми. Не пахло человеческой едой. Вообще не пахло людьми. И эта лошадь… Она была страшнее всего. Лошадь, от которой не пахло скотиной. Стерильная… Лошадь с гладкими сухими боками, лошадь, которую не донимали слепни и мухи…
Медленно переставляя дрожащие лапы, волк приблизился к изгороди, за которой стояла лошадь и ходили люди. Странноватая такая изгородь… не из дерева… с легким запахом… клея, что ли? Старых, пересохших костей?..
– Ну вот и пришла, – раздался с той стороны дребезжащий старушечий голос.
Калитка со скрипом открылась – из нее вышли двое – мальчик-подросток и хромая старуха. Одна нога у нее была с виду нормальная, другая – точно с нее обглодали и кожу, и мясо, и ни одна из них не пахла человечиной.
Волк попятился и поджал хвост.
– Ну, подойди, подойди, погладь ее, – сказала старуха Мальчику. – Она же устала…
Мальчик подошел к волку. Протянул к нему худую руку, пахнущую – как и все вокруг – мертвым лесом. Мертвым лесом и ничем больше. Или… На какую-то долю секунды волку показалось, что он уловил еще какой-то, едва различимый, очень знакомый, из далекой-далекой, из совсем другой жизни, запах. Но ощущение это тут же исчезло.
