– Почему?
– Ну писал-то на унитазе?
– Писал или писал? – Во втором слове он сделал ударение на первый слог.
– Андрей, прекрати балаган!
– Хм. Ты переняла мои словечки. Значит, я тебе не до конца опротивел. Хотя, собственно, почему я должен тебе опротиветь, а? За что ты так жестоко обошлась со мной, Таня?
– Пойдем в сквер, поговорим по душам. Я отвечу тебе на этот вопрос.
– Пойдем. А вот если бы я написал «Мужские сны», там была бы… Тьфу! Что за «тамбыламбы»? Короче, в мои сны попрошу только вас, Татьяна Михаллна! И ваши ножки, и ваши ушки… Поняли?
– Поняла. Пойдем.
Напрасно она подошла к нему так близко. Он сгреб ее в охапку с такой силой, что хрустнули косточки, и начал целовать.
Именно в этот момент Маре приспичило заглянуть в кабинет. Надо бы ее отучить от этой привычки, заглядывать в кабинет. Можно ведь в конце концов постучать, если не хватает ума нажать кнопку. Татьяна вырвалась из объятий, а Мара не нашла ничего лучшего, как ойкнуть и прикрыть дверь, и только потом постучала.
– Татьяна Михайловна, – сказала пунцовая от смущения Мара. – Вас приглашает Петр Гаврилович.
– Кхм! По какому вопросу?
– По Дню города.
– Хорошо.
Татьяна поправила прическу, одернула блузку, взяла со стола зеленую папку.
– Ты подожди меня в сквере напротив, я постараюсь быстро, – не глядя на Андрея, попросила Татьяна. – Пойдем, я провожу тебя.
Они сидели на скамейке в тени акаций и молчали. Татьяна вдруг подумала, что вот так она может просидеть с ним хоть весь день. Он, кажется, протрезвел и теперь чувствовал себя не так уверенно, как в кабинете.
– Таня, я в принципе знаю, на что ты обиделась. Из-за Оксаны? Но между нами ничего не было. Я имею в виду – снова. Она лишь позировала мне, и все. Хотя я тебя понимаю. Мне не надо было…
– Не будем об этом. Это уже прошло. Я даже измену простила бы тебе и побежала за тобой без оглядки куда угодно. Вот что ты сделал со мной, Ермилов!
– Но я не виноват.
– А я не виню тебя. Просто так сложилось. Рассудок здесь бессилен. Кто-то сверху, Бог, должно быть, водит нас по дорожкам судьбы, сталкивает, заставляет страдать и любить. Я никогда не переставала тебя любить. Никогда. Но я должна признаться тебе…
– Ты о Солодовникове?
– Да.
– Не надо. Я уже догадался. Такие дорогие и глупые подарки делают лишь обезумевшие от любви мужики. Вот я и напился с горя, а потом пошел на разборки. Эх, Таня, Таня! Зачем ты это сделала?
Он вдруг резко встал и, не оглядываясь, пошел прочь. Она смотрела ему вслед с горечью и мукой запоздалого раскаяния.
Вечером она не находила себе места. Как дикая кошка, бегала по квартире, ничего не видя перед собой, натыкаясь на углы, мебель. Все падало из рук. Ничего не хотелось. В голове был один Андрей и его «зачем». Она сама теперь не понимала, зачем ей был нужен Солодовников. Неужели на нее подействовала Инкина теория о пресловутом «клине»? Наверное, но лишь отчасти. К чему эти вопросы? Нечего юлить перед собой. Ей захотелось «устроить» свою одинокую жизнь. Чтобы было не хуже, чем у других. Она вдруг вспомнила Виталия. Тот ведь тоже живет под лозунгом «Как у людей!». Но разве это жизнь? Да он и сам в этом признался.
Татьяна громко вскрикнула, бросилась на диван, обняла подушку, запричитала:
– Андрюша, милый, любимый, родной, прости меня, дуру! Прости, я прошу тебя! Ведь я не знаю, что сделаю сейчас с собой. Возьму и отравлюсь или порежу вены. Андрей!!!
Она долго рыдала в голос, почти кричала, захлебываясь слезами.
Ее стенания остановил домофон. Мелодичные позывные переговорного устройства напугали ее, заставили вскочить с дивана и выйти из комнаты. Громко всхлипывая, она подошла к трубке, тонким голосом спросила:
– Кто?
– Это я, – услышала она голос Андрея.
Она нажала кнопку и кинулась в ванную умываться. Так, с полотенцем в руках, и встретила его. Он держал чайные розы, как дети держат флажок.
– Эт-то т-ты? – спросила она, судорожно всхлипывая.
– Да.
– П-прох-ходи.
Он прошел в гостиную, подал ей букет. Она взяла его, понюхала, закрыв от удовольствия глаза, потом поставила его в вазу с водой.
– Не смотри на меня, – смутилась она, заметив его взгляд. – Я не накрашена, да еще зареванная.
– Это из-за меня?
– Из-за любви. Он подошел, обнял, стал нежно целовать, сначала заплаканные глаза, потом припухшие губы. Она не позволила никуда себя уносить. Это было бы искусственно. Они предались любовным ласкам прямо здесь, на ковре. Она вновь плакала, но теперь от счастья.
Их разбудила мелодия, звучавшая в телефоне Андрея. Он встал, вынул из кармана рубашки трубку:
– Слушаю. Да. Нет, в городе. Да. Когда? Это опасно? Что-нибудь надо? А где она? Так. Понятно. Хорошо. Спасибо. Будем.
Татьяна вслушивалась в односложные реплики и видела, как прорезались морщинки на его лбу.
– Что случилось? – спросила она, едва он отключил телефон.
– У Полины Ефремовны гипертонический криз, увезли в больницу. Звонила няня Даши. Она просит забрать дочь, так как не может находиться с ней круглые сутки.
– А где Елена со Станиславом?
– Уехали в Англию. Заключать какую-то сделку, будут через неделю.
Татьяна вспомнила, как кричала Елена, казня себя и обещая, что больше никогда не оставит дочь одну. Видимо, сделка важнее дочери.
– Я придумала, – сказала Татьяна, садясь на кровати. – Ты можешь спокойно ехать доделывать роспись, а Дашутка будет жить у моей мамы. А вечером и ночью с ней буду я. Обещаю не спускать с нее глаз. А теперь одевайся, поехали. Надо еще завезти передачу Полине Ефремовне.
Притихшая Даша сидела возле бабушкиной кровати и слушала ее наставления. Полина Ефремовна говорила очень медленно, с одышкой:
– На ночь не забывай умываться и чистить зубы. Слушайся Тамару Федоровну. Хомячка не перекармливай. А теперь позови тетю Таню и папу.
В палату вошли Татьяна и Андрей.
– Здравствуйте, Полина Ефремовна! – поздоровалась Татьяна.
Она нерешительно присела на краешек стула. Андрей встал рядом.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
– Сейчас уже лучше. Накачали лекарствами по самую макушку. Спасибо за фрукты и соки. Я вот что хочу попросить – не отпускайте Дашеньку одну на улицу. Это не потому, что я вам не доверяю. Просто… В общем, сами понимаете. Этот криз не от солнца, как уверял меня врач. Он от ужаса, который мне пришлось пережить.
Второй раз я… Господи, чего я каркаю, старая? Все будет хорошо. И все же я попрошу.
