— Господи, на себя посмотри! — отвечает она, почти коснувшись кончиками пальцев моего лица. — Тебе бы показаться врачу.
— Да у меня все в порядке, — говорю я.
— Кто это, черт возьми? — вопрошает с раскладушки Верблюд. — Неужели леди? Ни шиша не вижу. А ну, поверните-ка меня.
— Ой, простите, — произносит Марлена, ошеломленно глядя на парализованного старика в углу. — Я думала, вы тут вдвоем. Ох, прошу прощения. Я лучше пойду.
— Нет, не пойдете, — говорю я.
— Я же не говорю, что… к нему.
— Нечего вам ходить по вагонам несущегося поезда, не дай бог провалитесь.
— Якоб прав, — говорит Уолтер. — Мы переберемся к лошадкам, а вы располагайтесь здесь.
— Нет, мне не хотелось бы вас выгонять.
— Тогда давайте я вытащу для вас сюда свою постель, — говорю я.
— Да нет же, я вовсе не предполагала… — качает головой Марлена. — Боже. Мне не следовало приходить. — Она прячет лицо в ладони и начинает плакать.
Я передаю лампу Уолтеру и притягиваю Марлену к себе. Всхлипывая, она утыкается носом прямо мне в рубашку.
— Ну да, ну да, — вновь начинает Уолтер. — Похоже, я теперь сообщник.
— Пойдемте поговорим, — предлагаю я Марлене.
Хлюпнув носом, она отстраняется и уходит к лошадкам.
Прикрыв дверь, я следую за ней.
Лошади, узнав свою хозяйку, тихонько ржут. Она подходит к Ночному и гладит его по боку. Я в ожидании прислоняюсь к стене. Наконец она ко мне присоединяется. На повороте дощатый пол у нас под ногами покачивается, и вот мы уже стоим плечом к плечу.
Я заговариваю первым.
— Он вас раньше бил?
— Нет.
— Если еще хоть раз ударит, клянусь Господом, я его убью.
— Если еще хоть раз ударит, тебе не придется иметь с ним дело, — тихо говорит она.
Я окидываю ее взглядом. Через доски за ее спиной пробивается лунный свет, лишая ее черный профиль всяческих черт.
— Я от него ухожу, — добавляет она, опуская голову.
Я непроизвольно хватаю ее за руку. Кольца нет.
— А ему вы сказали?
— Совершенно недвусмысленно.
— И как он воспринял?
— Его ответа трудно не заметить.
Мы сидим и слушаем, как под нами постукивают стыки. Я смотрю поверх спин спящих лошадей на кусочки ночного неба, мелькающие в щелях между досками.
— И что вы будете делать дальше?
— Пожалуй, когда приедем в Эри, поговорю с Дядюшкой Элом, чтобы перевел меня в женский спальный вагон.
— А до того?
— А до того поживу в гостинице.
— А к родным вернуться не хотите?
Она медлит с ответом.
— Не хочу. Да и едва ли они меня примут.
Мы умолкаем, опираясь о стену вагона и не разнимая рук. Где-то через полчаса она засыпает, голова ее соскальзывает ко мне на плечо. А я не сплю, всем телом ощущая ее близость.
ГЛАВА 19
— Мистер Янковский, пора!
Голос приближается, и я открываю глаза. Надо мной, на фоне потолочной мозаики, склоняется Розмари.
— Что? Ну да, — отвечаю я, приподнимаясь на локтях. Меня буквально распирает от радости, ведь я помню не только о том, где нахожусь и кто она такая, но и о том, что сегодня я иду в цирк. Может, у меня было просто временное помутнение разума?
— Постойте-ка, мистер Янковский, сейчас я подниму изголовье. Вам не нужно в уборную?
— Нет, но я хочу надеть свою лучшую рубашку. И галстук-бабочку.
— Галстук-бабочку! — присвистнув, она откидывает голову и хохочет.
— Да, галстук-бабочку.
— Боже мой, боже мой, какой вы забавный! — восклицает она, направляясь к моему шкафчику.
Когда она возвращается, я уже успеваю расстегнуть на своей рубашке три пуговицы. Не так уж и плохо для скрюченных пальцев. Я весьма доволен собой. Душа и тело готовы к делу.
Сняв не без помощи Розмари рубашку, я принимаюсь разглядывать свой тощий костяк. Ребра торчат, на груди осталось несколько седых волосков. До чего я похож на борзую — кожа да кости. Розмари помогает мне попасть руками в рукава свежей рубашки и, склонившись надо мной, подтягивает концы галстука-бабочки. Отступив на шаг, она склоняет голову и еще раз поправляет галстук.
— Однако, скажу я вам, мне нравится этот галстук-бабочка! — говорит она, одобрительно кивая. Какой у нее глубокий и ласковый голос, какой он лиричный. Так бы и слушал весь день напролет. — Хотите взглянуть?
— Надеюсь, вы повязали галстук ровно?
— Да, конечно.
— Тогда не хочу. Что-то разлюбил смотреть в зеркало, — бормочу я.
— А по-моему, вы просто красавец, — говорит она, уперев руки в боки и окидывая меня оценивающим взглядом.
— Да ладно вам, — отмахиваюсь костлявой рукой я.
Она вновь смеется, и ее смех греет меня словно вино.
— Ну что, подождете своих здесь, или вывезти вас в вестибюль?
— А во сколько начинается спектакль?
— В три, — отвечает она. — А сейчас два.
— Тогда в вестибюль. Когда они приедут, не хочу терять ни минуты.
Розмари терпеливо ждет, пока я, скрипя костями, пересяду в кресло-каталку. Когда она вывозит меня в вестибюль, я вцепляюсь руками в колени и принимаюсь нервно поигрывать пальцами.
В вестибюле уже полно народу, кресла-каталки выстроены в ряд перед сиденьями для посетителей. Розмари ставит мое кресло в самом конце, рядом с Ипфи Бейли.
Ипфи сильно горбится, остеопороз пригнул ее голову к коленям. Ее седые волосы похожи на пух, но кто-то — явно не сама Ипфи — уложил их в прическу, чтобы скрыть проплешины.
Неожиданно она поворачивается ко мне, и лицо ее оживляется.
— Морти! — восклицает она, вытягивая вперед тощие пальцы и хватая меня за запястье. — О, Морти, ты вернулся!
Я отдергиваю руку, но она не отцепляется, а тащит меня к себе, невзирая на мое сопротивление.
— Сиделка! — кричу я, вырываясь. — Эй, сиделка!
Миг спустя кто-то избавляет меня от Ипфи, вбившей себе в голову, что я ее покойный муж. Хуже того, она убеждена, что я ее больше не люблю. Она перегибается через подлокотник, рыдает и машет руками, пытаясь до меня дотянуться. Сиделка с лошадиным лицом отвозит меня подальше и ставит между нами мои ходунки.
— О, Морти, Морти! Зачем ты так со мной? — причитает Ипфи. — Как ты только мог такое подумать? Это просто ошибка, ужасная ошибка. О, Морти! Неужели ты меня больше не любишь?
