Мама увела меня поговорить в музыкальную залу, подальше от гостиной, где Птичку уже взяли в оборот мои хлопочущие сестры. Комнатой, после того как Лина и Ани вышли замуж, почти не пользовались — большая часть мебели стояла в чехлах, инструменты были аккуратно расставлены на отведенных им местах, а плотно задернутые шторы создавали полумрак. Уна устроилась на старенькой козетке, памятной мне с детства. Нас с братьями, бывало, в наказание рассаживали по разным комнатам, и эта козетка часто становилась местом, где я отбывал свое штрафное время, разглядывая и гладя бархатную обивку и уплывая в свои мечты.
Мы молчали — я ждал, что скажет мама. Появление Птички почему-то растревожило Уну, только я никак не мог угадать причину.
— Сайгон, ты знаешь, что твоя жена — иномирянка? — первый же вопрос мамы был как удар под дых, — На женской половине отцовского дома было много инопланетных красавиц, а с одной из них, красноволосой Кайей, мы дружили — она была немногим старше меня. И твоя Соня… Она ТриОНка.
— Она землянка, мам, — выдохнул я, — с Изначальной. Это точно, я видел ее кариотип в Нашере. У нее отец — ТриОНец, поэтому и перецвела, как оказалась на ТриОНе пару лет назад.
Мама ахнула и вскинула руки к лицу.
— И как же отец допустил? — мне показалось, что в голосе мамы прозвучала обида.
— Ты не поверишь, именно он и настоял на свадьбе. Сказал, что интересы жены единственного сына будет отстоять легче, чем если Соня останется одной из двадцати невест.
— Думаешь, он понял?
— Уверен в этом. Отец не глуп, если, конечно, не смотреть на то, как он строит личную жизнь. Он наблюдателен, и успел не один раз побывать во внешних мирах. А еще — он хотел утереть нос Храму, и у него это получилось.
— А ты? — спросила Уна, заглядывая мне в глаза.
— А я хотел немножечко счастья, мама, — улыбнулся я ей, и провел рукой по бусинам на куртке, — Видишь, никак бусины не спорю, все не верю, что это со мной происходит. Я ведь даже толком не успел почувствовать себя женихом, слишком быстро все случилось. Да и разве у меня был другой выход? Она выбрала меня, и я стал её мужем, чтобы беречь и защищать, чего бы мне это не стоило.
Уна гладила меня по руке, а в глазах её стояли слезы.
— Что же ты наделал, Сайгон, сынок… Что же ты наделал…. - голос у нее был грустный и усталый.
— Мама, я всего лишь женился, — попытался пошутить я.
— Нет, Сайгон, — мама не поддержала шутливый тон, — ты подписал смертельный приговор. Только я еще не знаю, кому из вас двоих. Наверное, мне, как любящей матери, стоило бы промолчать сейчас, чтобы ты жил дальше и был счастлив в неведении. Но я не смогу себе простить и буду чувствовать свою вину. Но и с этим я справилась бы. Хуже всего, что я знаю, что меня не простишь ты.
— Мама, о чем ты? — во мне поднималось беспокойство того рода, какое чувствуешь спиной ли, местом ли пониже оной, когда должно случится что-то непоправимое.
— Сай, что ты знаешь об обряде Благословения новобрачных?
Я пожал плечами — я не особенно интересовался обрядами, проводимыми после свадьбы. Что-то нам рассказывали в воинской школе, что-то я так или иначе читал, но… Все, что я знал о благословении — это то, что молодожены приходили в Храм. Мужчина с ритуальными дарами и выбранной женой куклой — благославницей оставался ждать на пороге, а женщину жрицы уводили в Храм. Кукла без лица символизировала смерть девушки, а таинство, проводимое в Храме — символизировало рождение женщины — матери. Когда мокрая, обнаженная и дрожащая новобрачная выбиралась из низкой и узкой, очень неудобной ритуальной калитки, имитируя прохождение родовых путей, обряд считался законченным. Жрицы забирали ритуальные дары, а обережную куклу уносили в специальное хранилище. Считалось, что она помогает при родах, при тяжелых болезнях матери и младенцев, а умершей женщине её благословницу клали в гроб. О том, что происходит в Храме женщины говорили чрезвычайно редко, и никогда — в присутствие мужчин. Умудреные же опытом мужья рассказывали, что большее беспокойство и выматывающее душу ожидание испытывали только во время родов у жены.
Все это я и пересказал Уне. Та покачала головой, мол — негусто, нахмурилась и несколько минут напряженно разглядывала свои сцепленные на коленях пальцы. А потом решилась.
История была простой, страшной и очень керимской. Такой простой и такой страшной, что всю правду о ней не знал ни Расмус, который был участником событий, ни уж тем более мой отец, который её спровоцировал. Уна с Расмусом отправились в Храм получать благословение через неделю после свадьбы. Обычно в Храм приходят в первые три дня цикла, начавшегося после свадьбы, но Уна была беременна, торопиться было некуда, а дом, который снял Расмус, был полупустым и голым. Вот мама с отчимом и обустраивались, заодно закупив все, что нужно для ритуала, и новой одежды Уне — из дома Эда она не взяла ничего. Правда, как выяснилось позже, сундучок с её украшениями Эд все-таки всучил Расмусу, но молодой семье тогда было не до драгоценностей. А по приезду оказалось, что прежнюю Младшую Дочь, сухонькую бабульку, что жила в тамошнем маленьком Храме, и которая благословила брак мамы и отчима, почему-то сменили на молоденькую девушку. Уне показалось, что та узнала её, но мама никогда не видела храмовницу раньше. Расмус остался на пороге Храма — на самом деле там есть весьма удобная ниша со скамьей, как раз на этот случай. Уна же последовала за юной жрицей в Храм. Они подошли к огромной, подавляющей статуе Праматери в центральном зале, и Уна почувствовала, как сжимается сердце в странной тревоге. Жрица велела ждать, сама скользнула куда-то вбок, вернулась и протянула чашу, которую держала двумя руками. Чашу надлежало выпить до дна, и Уна пила глоток за глотком под пристальным взглядом молодой храмовницы и давящим, неживым — Праматери.
Последнее, что она помнит — что в чаше осталась едва ли четверть. А потом внезапно — чернота, невыносимая боль и жар. Боль длилась и длилась, мама впадала в забытье и возвращалась обратно, к боли и темноте. Она слышала голоса, но не понимала ни слова, и больше всего мечтала умереть. Окончательно пришла в себя Уна только через неделю, в их с Расмусом доме. Отчим осунулся, сильно исхудал, и даже не смог порадоваться толком тому, что Уна открыла глаза — только улыбнулся скупо, но именно в тот момент мама поклялась, что сделает все, чтобы он был в этом браке счастлив. А потом в комнату заглянула такая же осунувшаяся и серая храмовница, и выставив Расмуса из спальни, доходчиво объяснила, что же произошло. Иномирский организм Уны выдал побочку на препарат для стимуляции рождаемости, который и коренными керимками переносился с большим трудом и осложнениями. Уна же едва не погибла сама и чуть не потеряла беременность, которую так старательно скрывала. Ей повезло, что жрица даже не успела толком начать ритуал. Младшая дочь Юстимия и Расмус боролись за жизнь Уны больше недели, а Юстимия, нарушив кучу внутренних предписаний Храма спасла ребенка. Тогда же Юстимия сказала Уне, что той повезло, и что будь она чуть больше землянкой — никакие ухищрения не спасли бы ее, даже если бы она не носила ребенка. Когда мама принялась благодарить жрицу, та лишь покачала головой, и сказала, что старалась не для неё. С этой загадочной фразой Юстимия, Младшая Дочь Храма поселка Кей-Хосров покинула дом Уны и Расмуса.
