Было приятно вот так сидеть рядом с ним. Веселый, забавный Стивен. Они уже вышли из ресторана, когда Каро спросила, что он будет делать вечером.
— Думаю, отправлюсь в книжный магазин, посмотрю, что новенького.
— Не будешь возражать, если я пойду с тобой? — спросила Каро. — Давненько я там не была.
Они посетили книжный, прогулялись по Сохо, посмотрели “Весь этот джаз” в маленьком кинотеатре, потом отправились ужинать в итальянский ресторанчик.
Как-то так получилось, что они не расставались до вечера. Уже одиннадцать.
— Может, проводить тебя? — спросил Стивен, прощаясь.
Улыбнувшись, она покачала головой: Нет. Каро не могла позволить Стивену влюбиться в себя. У нее еще осталась та боль, та горечь — все, что было пять лет назад, три. Но она знала, что когда-нибудь снова сможет влюбиться в Стивена Ласки.
— Что ж, — согласился он. — Мы отлично прогулялись. Спасибо тебе за этот день. — Он улыбался, глядя на Каро. — Знаешь, я никогда не спрашивал тебя о планах. Я имею в виду спектакли, постановки… Сейчас, когда “Дерево” уже закончилось.
— Пока ничего нет, — Каро пожала плечами, — я же говорила. Я пытаюсь жить сегодняшним днем.
Стивен уставился на дорожку, по которой они шли.
— Мы еще увидимся?
Стивен стал ее лучшим другом. Всю зиму они гуляли вместе. Она все время что-то рассказывала ему, не боясь наскучить. Она знала, что ничего не случится, пока они вместе.
Однажды он попробовал поцеловать ее. Она же аккуратно, как-то слишком осторожно отстранилась. Больше целовать ее Стивен не пытался.
Но, как у настоящих влюбленных, у них были особые места для свиданий в городе, где им было хорошо вдвоем. Они находили уютные кофейни. Или самые короткие дорожки, пересекающие Центральный парк. Но ни она не приглашала его к себе в квартиру, ни он. Стивен описывал ей женщин, с которыми имел дело, а она, смеясь, разносила их в пух и прах.
Обычно они не встречались по вечерам, но однажды он позвонил ей на работу:
— Мне случайно достались два билета на спектакль с Дезире Кауфман. Ты свободна вечером?
У Каро был свободен любой вечер, но она изобразила нерешительность. Она возненавидела театр. Если пьеса, постановка и игра актеров были хороши, ее жгла ревность, если все было плохо, она тут же придумывала, как бы она сама справилась с этим материалом.
— Думаю, да.
Нужно только сходить домой и переодеться. Стивен обещал заехать за ней.
Каро еще переодевалась для вечернего выхода, когда раньше времени появился Стивен.
— Чувствуй себя как дома, — пригласила Каро. — Я могу переодеться в ванной.
Когда она вернулась, Стивен разглядывал фотографии Зоэ и Адама.
— Мне у тебя нравится, — сказал он. — Я тут пошпионил немного, — и показал на нарисованный домик. — Изумительная картинка. Она досталась тебе от матери?
— Нет. Я привезла ее из Англии. Я была там после смерти Тристана. Встретилась с его братом. Это он мне подарил.
— Мне она что-то напоминает, только не могу вспомнить, что именно.
— Брату Тристана она напоминает новеллу Кэтрин Мэнсфилд.
— Точно. Я читал ее в колледже, правда, это было давно. — Стивен заметил раскрытую книгу на столике у кровати. — Смотрю, тебе она тоже нравится.
Совместные ланчи по субботам стали для них традиционными. В этот раз Стивен немного опоздал. В его руках был какой-то сверток, который он протянул Каро. Она осторожно взяла его. Впервые кто-то из них дарил другому подарок.
Эта была старая букинистическая книга. Дневники Кэтрин Мэнсфилд.
— Надеюсь, ты их еще не читала.
— Нет. Я даже не знала, что они существуют. — Каро улыбнулась. — Спасибо, Стивен.
Все время после обеда она читала Дневники. Сумрак уже затопил ее каморку, но это совсем не мешало. Она приготовила себе бульон и почитала еще. Когда закончила, было уже три ночи.
Она закрыла книгу. Словно кто-то оглушил ее. Она больше не была собой. Мысли в голове были тоже не ее.
Она подошла к зеркалу, зная, что увидит другое лицо, бледное, с темными глазами, стоящее позади нее. Но в зеркале было лишь ее собственное отражение.
Они со Стивеном встретились на традиционном ланче в одной из кофеен в субботу.
— Ты уже почитала Дневники! — спросил Стивен.
— Да, — ответила она, не вдававаясь в подробности.
— Я тоже перечел кое-какие рассказы. — Стивен говорил непривычно медленно. — У меня появилась идея. — Он слегка порозовел. — Что ты думаешь о моноспектакле по ее произведениям?
Каро представила молодую темноволосую женщину в платье табачного цвета, сидящую на высоком стуле и что-то читающую.
— Я думаю, — начала Каро медленно, словно проговаривая свои мысли вслух. — Думаю, это хорошая идея. — Она сделала жест, словно подняла куклу и начала качать ее. — И не надо забывать, что Кэтрин нигде не появлялась без своей Коко, помнишь ее японскую куклу?”
— Да-а, — выдохнул Стивен, — мы найдем тебе Коко.
Каро развеселилась:
— Мне?! Ты хочешь сказать, я должна быть Кэтрин?!
— Конечно.
— Ты совсем сумасшедший? — Каро тряхнула головой. — Меня же никто не примет всерьез!
— Только ты можешь сыграть эту роль.
— А где мы возьмем деньги на этот спектакль? У тебя есть хоть кто-нибудь, кто сможет нам дать на него денег?
— У меня есть некоторые связи, но сейчас я хочу предложить тебе вот что. У нас есть выбор. Найти инвесторов или продюсировать спектакль самим. Если за него возьмемся только мы — это будет рискованно, но в случае удачи все доходы будут наши. — Стивен говорил вполне серьезно, это Каро заметила сразу.
Расставшись со Стивеном и вернувшись домой, Каро попробовала стать Кэтрин. Она подошла к зеркалу с портретом Мэнсфилд на обложке и долго вглядывалась в отражения двух лиц. Через час она позвонила Стивену из уличного автомата.
— Хорошо, — сказала она. — Я согласна. Я сама хочу сделать этот спектакль.
В тот же вечер Каро позвонила матери.
— Зоэ, я буду играть в моноспектакле.
Зоэ так завопила, что Каро пришлось отодвинуть трубку от уха.
Для начала Каро обосновалась в библиотеке и прочла все, что там смогла отыскать про Кэтрин Мэнсфилд. Ореол тайны окутывал эту странную личность. Все, что она совершала в жизни, было как бы против правил, начиная с того, что родилась писательница на краю света, в Новой Зеландии. А стала потом самой “английской” из всех английских писательниц. Сентиментальная и циничная. Щедрая и жестокая. Она была влюблена в саму жизнь, как никто другой, но умерла рано — всего лишь тридцать два года было отпущено ей.
