— Вы не говорите по–русски? – удивился он.
— Но, мсье, — покачала она тщательно причёсанной головкой и добавила: — Хотя я и русская по происхождению.
Он улыбнулся ей понимающе и, перейдя на французский, спросил, не известно ли администрации кладбища что‑либо о родственниках похороненного здесь господина Туроверова.
— Мы не сообщаем сведений о родственниках, — сказала старушка вежливо, но твёрдо.
— В таком случае… могу ли я оставить вам некоторую сумму для приведения в порядок его могилы?
Старушка кивнула. Знает ли мсье номер могилы? Он не знал. Старушка укоризненно покачала головой и раскрыла лежавший прямо перед ней толстый журнал. Перегнувшись через перила, он стал следить за её сухим пальцем, скользящим вниз по странице, в углу которой значилась большая лиловая буква «Т». Страниц с этой буквой было несколько, и фамилия Туроверов оказалась ближе к концу. Дойдя до неё, старушка опять кивнула.
— Силь ву пле, мсье.
Он уже протягивал ей заранее приготовленную стодолларовую купюру. Она жестом попросила его подождать, пошла к стоявшему отдельно от картотеки шкафчику, порылась там и подала конверт.
— Прошу вас, мсье, надпишите своей рукой, кому и для чего вы предназначаете эту сумму.
«Для ухода за могилой г–на Туроверова Н. Н. Номер такой‑то…» — написал он по–французски.
Не хочет ли мсье указать, от кого это пожертвование? Он смешался. Ни фамилия его, ни генеральское звание не имели для такого случая ровно никакого значения. Он подумал и дописал: «Человек из России». Старушка торжественно приняла конверт, понесла в тот же отдельно стоящий шкафчик и заперла его на ключ. Пока она это проделывала, он успел ухватить глазами последнюю графу туроверовской строки в оставленном раскрытым журнале. Графа эта касалась, по–видимому, наличествующих в живых родственников; ему показалось, что там написано «Ирина». Он купил у старушки книгу «60 лет русской эмиграции» Никиты Струве и план–карту кладбища и распрощался.
— Мерси, мадам.
— Мерси, мсье.
Возвращаясь электричкой в Париж, он все думал, кто может быть эта Ирина. Внучка? Младшая дочь? Может, она живёт где‑нибудь далеко, или вовсе не во Франции? А может, это вообще никакая не родственница? Между этими мыслями мелькнуло вдруг сомнение: пойдут ли оставленные им деньги по назначению, или… Но он тут же устыдился и стал смотреть в окно на аккуратные домики парижского предместья с красной черепицей на крышах и неизменной геранью на крохотных балкончиках. Милая картина. Какие‑то птицы, разглядеть которых он не мог, неровной стаей летели некоторое время параллельно поезду, а потом поднялись выше и исчезли из поля зрения.
Над весенней водой, над затонами,
Над простором казачьей земли,
Точно войско Донское — колоннами
Пролетали вчера журавли…
Минуло полгода. И случилось так, что снова пришлось ему ехать в Париж. В составе наполовину обновлённой делегации, которая должна была теперь, в октябре, довершить начатые весной дела и переговоры. Как и в прошлый раз, по вечерам он гулял по городу, заходил в музеи и соборы, прокатился даже на специальном пароходе по Сене, любуясь бесчисленными мостами и видом знакомых уже зданий со стороны набережной. И всё время хотелось ему ещё раз наведаться в Сен–Женевьев‑де–Буа. Он даже приглашал с собой коллег, но любителей ходить по кладбищам среди них как‑то не нашлось.
Последний перед отъездом день выдался, как нарочно, холодный и дождливый, но откладывать было уже некуда, и он отправился. На этот раз кладбище было совершенно безлюдным, только в стороне от русских могил, в той его части, где хоронят французов, итальянцев и всех других, кому выпало жить и умереть в Сен–Женевьев‑де–Буа, копошился, несмотря на дождь, кладбищенский служащий: сгребал с дорожек мокрые листья и ссыпал их в тележку.
Он заранее решил, что не станет теперь прогуливаться и разглядывать памятники, а навестит только братьев–кадетов и поэта Туроверова. Припомнив купленную прошлый раз карту кладбища, он мысленно соединил эти два захоронения диагональю, по которой и двигался теперь, сворачивая с одной дорожки на другую.
Крест над могилой Туроверова он заметил, отличил ещё издали. Теперь его нельзя было не заметить. Даже в сумеречном свете дождливого дня он выделялся из общего ряда неестественной на старом кладбище белизной. Видно, добросовестно прошлись по нему пескоструйкой (или чем тут у них шлифуют старые камни?). Что касается гробницы, то и она была заново отшлифована, очищена от старых цветов, засыпана свежей землёй, и внутри посажена была молодая, зелёная ёлочка. Но удивительнее всего было то, что лампадка за тусклым стеклом теперь светилась слабым светом, горела!
— Ну, вот и хорошо. Вот и слава Богу…
Он вздохнул глубоко, с облегчением и положил мокрые, отяжелевшие от дождя хризантемы рядом с ёлочкой.
Может, и вправду существует на свете эта Ирина – то ли дочка, то ли дальняя родственница. Может, это она была тут недавно и, значит, придёт еще…
Наутро он улетел в Москву. А ещё через неделю уехал оттуда на Кавказ.
2. Смотритель кладбища
Мы отдыхаем в Ницце вот уже неделю, и муж всё зовёт меня сходить в город – осмотреть достопримечательности.
— Какие могут быть достопримечательности, если есть море? – каждый раз отвечаю я, томясь под горячим августовским солнцем и не желая даже сдвинуться с насиженного местечка под большим красным зонтом.
Наконец в одно прекрасное утро я понимаю, что не смогу сегодня и в ближайшие пару дней надеть купальник и загорать, и тогда говорю мужу:
— Ладно, так и быть, сегодня пойдём в город.
Муж лихорадочно, пока я не передумала, ищет видеокамеру и фотоаппарат, навешивает все это на себя, мы выходим из отеля и идём в сторону от моря и пляжа, в глубину городских кварталов, туда, где Ницца узкими улочками поднимается вверх, наползая на прибрежные холмы.
Надо признать, муж был прав: город действительно хорош и вдали от моря. Некоторое время я с любопытством разглядываю старинные особняки, в которых останавливались когда‑то русские отдыхающие. Я даже пытаюсь представить себе этих петербургских дам, прогуливающихся по городу не в шортах и майках, под которыми нет лифчиков, а в длинных светлых платьях (интересно, носили они летом корсеты?), с ажурными зонтиками в руках.
Между тем муж тащит меня все дальше, хотя солнце стоит уже высоко, и пора бы немного передохнуть, укрывшись в тени какого‑нибудь из уличных кафе, которые попадаются здесь на каждом шагу.
— Потом, потом, — говорит он, приглядываясь к названиям улиц и сверяясь с захваченным из отеля карманным путеводителем.
Наконец мы сворачиваем в какой‑то коротенький переулок, поднимающийся к тому же вверх, и, пройдя его, оказываемся в тупике перед очень узкой металлической калиткой. С двух сторон она зажата каменными столбами, густо увитыми плющом, образующим арку над входом. Справа выглядывает из‑под плюща мраморная табличка с надписью:
