— У нас есть аспирин…
Продолжая плакать, он улыбнулся, показывая голубоволосой девушке черный провал вместо передних зубов.
— Ступай, милая! Мне уже лучше!..
Первый же попутный грузовик взял батюшку и повез на военную базу, откуда летали вертолеты до Валаама.
Когда Колька после долгой разлуки услышал рев Ладоги, не желающей встать подо льды, он вновь заплакал, но почти ураганный ветер осушил лицо в мгновение одно.
— Когда полетим? — спрашивал он у майора.
— Непогода, батюшка! — отвечал военный. — Как только ветер поутихнет, тогда… А пока идите в вагончик, там матрасы есть…
Колька трое суток лежал и глядел из окошка вагончика в озерную даль, пытаясь высмотреть родной Коловец. Иногда ему казалось, что видит он маковку храма, тогда душа в груди сжималась, словно у ребенка, которому обещали что-то, но неизвестно, когда дадут… Он спал, и во сне к нему приходили различные видения. Приснился Зосима с Валаама, а потом Миша в сон вошла, совсем здоровая… А потом кто-то на ухо принялся орать!
Колька проснулся и увидел над собой лицо майора.
— Летим, батюшка! — кричал летчик.
Сон разом покинул его. Колька вскочил на ноги и побежал за военным.
Ветер поутих, но совсем немного. По-прежнему выл, заглушая вертолетные моторы. В кабине было так холодно, что на стенках проросла изморозь.
— Немного потрясет, батюшка! — предупредил пилот.
Трясло так, что казалось, сам черт душу вытрясти возжелал. Из иллюминаторов не видать ничего — снег залепил стекло. А в животе у Кольки, несмотря на погодные условия, так сладко было, как не случалось уже давно.
В кабине появился майор.
— Валаам, батюшка! — прокричал он. — Сядем на минуту, провизию выгрузим, а потом на Коловец!
— Хорошо, хорошо! — кивал головой Колька.
А потом они чуть не разбились. Вертолет попал в струю урагана и рванулся с небес.
Колька не испугался, только крестился быстро, вспоминая молитвы. Почти над самой озерной поверхностью машина неожиданно выправилась, дернулась еще несколько раз, а потом вновь набрала высоту… Через час они сели на Коловце.
— До свидания, батюшка! — прокричал майор, но Колька не ответил, а быстро шел, опустив голову.
Он спешил к скиту и слышал за собой:
— Вернулся… Схимник наш вернулся!
А он шел все быстрее, пока его не нагнал отец Михаил.
— Вернулись?..
Колька вытащил паспорт и протянул настоятелю.
— Сожгите! И прошу вас, не пускайте ко мне никого. Год не пускайте! Грешен я…
Отец Михаил счастлив был возвращению схимника, а потому со всем радостно соглашался.
— Сожгу паспорт! И никто к вам, отец Филагрий, не придет! Я вам за это ручаюсь!..
После этих слов настоятель отстал, а Колька почти побежал к скиту, а когда добрался и вдохнул сосновый дух, бросился грудью на пол, раскинув руки, и закрыл глаза…
Он лежал так недвижимым пять дней. Он почти умирал от холода и жажды. Его человеческое сознание превратилось в ледышку, лишь обмороженная душа дергалась за грудиной.
А к ночи его спросили:
— Каешься?
И этот вопрос освободил от заморозков его сознание, он открыл глаза и ледяными губами прошептал:
— Каюсь! — Потом встал на карачки и повторил: — Каюсь!..
А еще потом он поднялся на ноги, душа расправилась, и закричал Колька Писарев во все горло:
— Ка-юсь!!! Ка-юсь!!! Ка-ю-юсь!..
Человеческий голос пролетел над тяжелой ладожской водой, добрался до храмовой колокольни и сдвинул язык главного колокола. Колокол пропел низко и печально. Ветер, подумали в монастыре…
* * *
Попугай Лаура неожиданно покинула свое место и принялась летать по всей гостинице, роняя на постояльцев голубое перо и фекалии.
Роджер просидел возле Миши почти неделю. Он говорил девушке, что полюбил ее с первого взгляда, что с ним подобного не случалось никогда и вообще он в любовь не верил. А она зажгла все его существо, и боится он сгореть от безответного чувства!
Заполучив Мишу и объясняясь ей в любви, он забывал кормить девушку. Ее тело все более истончалось, а глаза становились блескучей, словно вся жизнь из тела перелилась в зрачки.
— Я вас люблю! — неустанно повторял Костаки. — Я богат и талантлив!
А она отвечала, что не предназначена для любви, что Бог отобрал у нее такую возможность.
— Мне нельзя заниматься любовью! — слабым голосом сообщила она. — Никогда…
А Роджер обрадовался ее словам и принялся объяснять ей свою теорию, что он принадлежит к будущему цивилизации, в которой одни будут размножаться, а другие заниматься творчеством и наукой.
— Мне не нужен секс! — восторженно заявил Роджер. — Я не нуждаюсь в нем! Попросту я не хочу!
— А мне нужен секс, — прошептала Миша. — И я нуждаюсь в нем и очень хочу, но не могу!
— Все равно мы с вами пара! — не терял надежды Роджер.
— Я вас не люблю, — произнесла она совсем утомленно.
— Это не страшно!
— Я люблю его…
— Кого?
Она промолчала.
— Русского?
Миша моргнула, так как сил отвечать не было. Роджер истерично рассмеялся.
— Он же монах! Ему нельзя никого любить, кроме Господа! И вообще, как можно любить бесполое существо?
— Люблю…
Роджер познал, что такое ревность. Это такое чувство, будто бы в твоем желудке море адреналина и очень себя жалко. Костаки не привык себя жалеть, а потому два последующих дня просто просидел в комнате Миши, стараясь не смотреть на нее. Когда же случайно взгляд его все же падал на лицо девушки с закрытыми глазами, сердце Роджера вздрагивало.
Ночью он проснулся в кресле от того, что ему показалось, будто Миша вновь произнесла:
— Я вас не люблю!
Кровь прилила к лицу музыканта, он поднялся с кресла, откинул полу пиджака и ловким движением вытащил из чехла палочку по имени Фаллос. Подошел к Мише, вдохнул всей грудью и опустил палочку на ее плечо. Комнату наполнил звук хрусталя, вслед за этим Костаки еще раз ударил по несбывшейся своей любви, потом еще и еще бил, пока комнату не наполнил звон разбивающегося стекла…
«Как бы не поранить ноги», — подумал Роджер, запихивая ботинком под кушетку сияющие осколки.
Уходя из комнаты, он не заметил, как в нее влетела попугай Лаура, которая по глупости поклевала мелкое стекло и с криком «Хайль Гитлер» издохла.
А потом все вернулось на круги своя. Роджер продолжал играть на треугольнике в музее, а вечерами ужинал у герра Риделя, не забывая при этом каждый раз вспоминать немецко-австрийскую шутку: «Кирха, кюхен, киндер». Фрау Ридель всегда при этом плакала, а Роджер получал крохотное удовольствие.
