Книга Йошкин дом - Виктория Райхер

Антон, спросил Евгений Сергеевич, она сказала про письма «да, кстати» и в самом конце, верно?

Верно, — рассеянно согласился сын, «да, кстати» и в самом конце. Но какая разница?

Письма, конечно же, остались — полный ящик. И не только письма. Тетради каких—то сочинений, стихов и признаний. Не тетради — тома. Открытки ко всем праздникам, включая день ангела и чуть ли не день пожарника. Журналы, в которых выходили Асины статьи — их она присылала тоже. Фотографии, посвящения, картинки, опять стихи, потом какие—то рассказы. Большинство писем с трудом влезают в конверт, хотя есть и тоненькие, эти из последних. Вообще—то письма и открытки к праздникам посылали все, поначалу — так абсолютно все, потом уже не все, но многие. Танечка Решетникова писала, Лёня Штерн, Андрюша, Галка. Гриша Сачков осенью четыре года назад привозил видеозапись своей свадьбы. Привез и подарил, странновато как—то, зачем им? — но подарил вот, до сих пор лежит. И всё это вместе занимает два других ящика, верхних, в них же лежат старые школьные еще фотографии Ариадны и её учеников, и более поздние тоже. А два ящика нижних, целиком, с верхом, так, что они оба с трудом закрываются, заполняла одна только Ася. В течение пятнадцати лет.

— Папа, только ради Бога, — сын говорил уже из коридора, — не устраивайте тут вечер воспоминаний. Придёт, заберёт письма, и пусть уходит. Я вернусь вечером усталый, я не хочу никого видеть. Хорошо?

— Хорошо, хорошо, — Евгений Сергеевич не слушал и кивал машинально. Он дождался, пока за сыном хлопнет дверь, безошибочно протянул руку и включил радио. «Московское время — пятнадцать часов», сказал диктор. «Три часа дня», синхронно сообщили говорящие часы на запястье.

* * *

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Вот уже месяц, как я здесь, а всё не верится. Всё время кажется, что это шутка, сон, что я скоро проснусь и пойду в школу. В школу, ха—ха! Школа теперь нам только снится. Дожили. Я лично, вот шуточки, дожила до того, что мне снится — представить себе не могу! — школа. И это еще и не ночной кошмар. Хотя, если мне приснится, например, Зоя Борисовна, я не ручаюсь, что не буду кричать во сне. Впрочем, я ведь себя не слышу, может быть, я и сейчас кричу. Может быть.

Настроение у меня разное, если не писать о главном, то хорошее. Тут красиво донельзя, всюду цветы и фрукты (январь, называется), в прошлый понедельник мы ездили к морю. Море — как любое море, стихия она и есть стихия, мне нравится. Мы там гуляли целый день, и у меня сгорел нос, можете меня поздравить. Теперь я являю собой среднее арифметическое между пингвином и бакланом. Не спрашивайте меня, что такое баклан. Я не знаю. Я знаю только, что когда я гляжусь в зеркало, я его вижу.

Говорят, в январе еще бывают и дожди, но мы пока ни одного не застали. Дело в том, что дождь — это огромное благо, подарок и вообще всенародный праздник. Я было предположила, что это еще и выходной день, но надо мной долго смеялись. Говорят, если каждый дождь устраивать выходной день, то зимой тут вообще никто не будет работать. Тётя Инна при этом задумчиво добавила «впрочем, тут и сейчас зимой мало кто работает», но дядя Саша возмущенно спросил: «а я?!?», и разговор на этом окончился. По—моему, тут как раз многие работают, потому что куда ни придёшь, всё вечно заняты: они работают. Я пока что в основном болтаю или гуляю с сыном и собакой тёти Инны и дяди Саши, или валяюсь на диване. На нём обычно спит та собака, с которой мы гуляем, у неё раньше был свой диван, а теперь на нём сплю я, поэтому по утрам собака приходит облизывать мне нос и щеки. В первый раз я ужасно растрогалась, потому что решила, что это она меня так полюбила, но дочка хозяев Катюша испортила мне всю малину: она объяснила, что «Ванда всегда так ведёт себя с теми, кто спит на её диване». Диван, кстати, удобный. А Ванда вообще обалденная, она — ирландский сеттер, и, по—моему, самый красивый из всех ирландских сеттеров, какие только бывают. В доме её жутко балуют, впрочем, балуют тут всех — Ванду, Катюшу, меня (кормят вкусненьким и стараются отвлекать от грустных мыслей), даже не знаю, что будет, когда мы отсюда уедем. Уедем, кстати, скоро: папа уже начал искать квартиру.

Ну вот, только расположилась нормально написать письмо, как пришли отвлекать и зовут обедать. А оказия, между прочим, через час! Поэтому пока что закругляюсь, только вот о главном еще попытаюсь написать. Хотя сложно написать о главном, потому оно и главное. Если коротко, то я очень скучаю. Вот. А длинно я об этом не буду, потому что не буду. «Вот пишу, а слёзы душат и капают…». Шучу, шучу, какие там слёзы, я здесь под тёплым ветром высохла, как русло реки Замбези в середине июля.

Надеюсь, что у Вас всё хорошо, и у Евгения Сергеевича тоже, и что Антон успешно сдал свою первую сессию.

Доколе свидимся. Будьте здоровы и счастливы, насколько это возможно.

Очень Ваша,

Ася.

* * *

— Ты понимаешь, это не называется «любила». Любить можно родителей, любить можно какого—нибудь мальчика там, наверное, любить можно историю и литературу, а я его не любила — я им жила. Я им дышала. Я выходила на улицу, чтобы встретить его на ней. Неважно, что он жил в другой части города, неважно, что реально шанс встретить его был примерно такой, как шанс встретить Эльдара Рязанова возле метро Рязянский Проспект, я выходила на улицу только и безусловно для того, чтобы там его встретить. Я ходила в театры, чтобы рассказать ему о спектаклях. Я читала книги, чтобы с ним их потом обсудить. Когда звонил телефон, я была каждый раз уверена, что это он. Хотя на самом деле он и звонил—то мне всего пару раз за три года. По делу, конечно.

— Ась, а он — знал? Знал, что ты к нему — так?

— Ты чего, сдурела? Какой знал? Как ты себе это представляешь, мне что, надо было ему «письмо Татьяны» писать? «Я вас люблю, куда деваться»? Мирка, я была его ученицей! Его лучшей, любимейшей ученицей! Он мной гордился, понимаешь? Души не чаял! Как пе—да—гог! Я знала английский, как никто в нашей школе. Он был уверен, что это потому, что он — такой замечательный учитель. То, что я занималась дополнительно по всем книгам, которые находила, только ради того, чтобы он считал меня лучшей, ему совсем необязательно было знать. Не говоря уже обо всём остальном.

— А как же вы встречались и общались? Он что, так со всеми встречался и общался?

— Как встречались, никак не встречались — в школе встречались! Он вышел из класса, я по коридору шла случайно. Здравствуйте, Александр Аркадьевич! Здравствуй, Асенька. Как дела, Александр Аркадьевич? Спасибо, всё хорошо, Асенька! И так за день семнадцать раз. Я в этом коридоре, возле его кабинета, практически ночевала. Все перемены там проводила, и всё время после уроков — чтобы случайно его потом на остановке встретить. Случайно, да? Каждый день. По четыре часа ждала, по пять. Там окно вечно было выбито, в том закутке, где я ждала, зимой температура — как на улице, подоконник покрывался льдом, и я вместе с ним. Но без этого мне вообще незачем было жить.

— А с этим — было?

— А с этим — было.

* * *