— Да уж, конечно. — Она села, облокотившись на отделанные кружевом подушки. — Вот только как! Подойди сюда, — она постучала кончиками пальцев по краю кровати, — не сердись больше… садись. Иди забери эту женщину и размести ее в доме кучера… делай что хочешь. Тебе виднее…
В одно мартовское воскресенье младшая сестра графини выходила замуж. Ни свет ни заря фрау фон Гарлиц отправилась с детьми в замок родителей, где готовились праздновать свадьбу; ее муж собирался прибыть из Брюсселя самолетом. Слава Богу, подумала Анна, наконец-то все уехали. Переворачиваясь на другой бок, она вспомнила популярный шлягер: «Das ist mein Sonntagsvergnügen, bis zehn Uhr im Bette, dann kriegt mich so schnell keiner raus…»[78]Однако в девять часов в дверь ее спальни нетерпеливо забарабанили. Это был Оттхен — от возбуждения он с трудом подыскивал слова. Военный самолет, на котором герр фон Гарлиц летел в Берлин, разбился над Богемией, никто из пассажиров не уцелел. Анне быстро удалось преодолеть шок. Она не заблуждалась на свой счет, что так уж сильно опечалена. Она беспокоилась исключительно за фрау фон Гарлиц, которая вернулась в поместье вскоре после полудня. Свадьбу отложили. С достойным восхищения самообладанием, которого требовал от нее ее статус, она отдавала приказы. Лишь ноздри слегка подрагивали. Она сохраняла хладнокровие по любому поводу — сейчас требовалось организовать государственные похороны.
Анна срочным порядком отправилась к фрау Кеттлер, чтобы лично рассказать ей о трагической кончине ее любимчика. В запряженной лошадью бричке она неслась к отдаленной вилле. Сквозь темный туннель хвойных деревьев, источающих влажно-пряный аромат, она вошла в подъезд для прислуги. Толкнула дверь — никого. Единственным звуком, раздававшимся в доме с регулярным интервалом, было треньканье электрического звонка, которым хозяйка, нажимая на педаль своего кресла, вызывала к себе служанку. Анна в изумлении проследовала по коридору. Где все? Может, по воскресеньям у них выходной? Тогда зачем трезвонить? Анна никогда не бывала на вилле фрау Кеттлер, однако найти ее комнату, ориентируясь на источник прерывистого звука, особого труда не составило. Дверь была приоткрыта. Она окинула взглядом сумрачную комнату, окутанные паутиной окна. На персидском ковре перед камином, в котором горел огонь, разведенный рукой профессионала, оседланная своей любимой овчаркой на спине лежала тетя герра фон Гарлица. Они с энтузиазмом подпрыгивали, чем объяснялось постоянное включение и выключение звонка — дама, очевидно, не успела убрать из-под себя педаль. Анна задохнулась: в жизни не поверила бы в происходящее сейчас у нее на глазах. Даже теперь, когда она стала очевидцем, подобное не укладывалось у нее в голове. Охваченная ужасом, она не сводила взгляда с покрасневшего лица любительницы животных. В такой момент не стоило ее беспокоить. Овчарка остекленевшим взглядом смотрела вдаль. Внезапно Анна испугалась, что собака почует ее присутствие, и помчалась по коридору прочь из этого дома, в привычный мир, где виденное наяву, глядишь, окажется всего лишь страшным сном.
Вернувшись в замок, Анна солгала, что не застала фрау Кеттлер дома. Выложить всю правду она не решилась — ей бы приписали извращенную фантазию. Кроме того, все мучились в догадках, как военный самолет мог разбиться над Богемией, находившейся далеко от маршрута полетов Брюссель-Берлин. В тот день не было никаких бомбежек, из-за которых самолет вынужден был бы отклониться от курса. Выдвинутое тайное предположение по этому поводу означало, что герра фон Гарлица устранили по политическим мотивам; скомпрометировавшие себя лица все чаще попадали в аварии. Анна рассуждала здраво: не было ни одной причины, по которой жизнь этого хлыща стоила гибели целого военного самолета. Пусть медленно, но она начинала понимать, что за принятой всеми реальностью, возможно, скрывалась другая: реальность страшной войны с ее непостижимой логикой. Так же как под внешним обликом фрау Кеттлер пряталось нечто совершенно невообразимое.
Спустя несколько дней в замок доставили гроб с останками герра фон Гарлица, который доверили садовнику. Тот остановил Анну за живой изгородью и, озираясь по сторонам, сказал:
— Вы знали, что в гробу… ничего нет?
— Не может быть… — Анна отшатнулась.
Взяв Анну за локоть обветренной рукой, полвека копавшейся в земле, он проводил ее в пристройку, где в полумраке на подпорках стоял гроб — слишком маленький для взрослого мужчины. Когда она его приподняла, он оказался к тому же на удивление легким; внутри что-то бренчало.
— Я не знаю, что это, — прошептал садовник, — в любом случае не труп человека.
— Фрау фон Гарлиц не должна ничего заметить, — сказала Анна взволнованно, — для похорон набейте гроб камнями, чтоб было похоже, будто там покойник. Его же понесут. Накройте гроб флагами, украсьте цветами и зеленью…
До глубокой ночи она просидела в своей комнате за швейной машинкой, чтобы из черного вечернего наряда фрау фон Гарлиц сшить траурное платьице для ее дочери, четырнадцатилетней Кристы.
— Чем занимаешься? — сквозь стрекотание швейной машинки донесся вдруг голос графини, слабый, почти умирающий.
— У Кристы нет платья для похорон, — пробормотала Анна, сжимая губами три булавки.
Фрау фон Гарлиц в ночной рубашке опустилась на стул. Бесстрастным взглядом она следила за движениями Анны.
— Что бы я без тебя делала, — прошептала она, — ты помогаешь мне, как никто другой.
Не привыкшая получать комплименты, Анна покраснела до кончиков волос и застрочила с удвоенной силой. Ее госпожа клевала носом, сидя на прямом стуле, — как если бы Анна была ее единственным и последним пристанищем. Голова упала на грудь; время от времени она в испуге ее поднимала, словно раннее вдовство все глубже и глубже проникало в сознание. Голова же Анны раскалывалась от хлопот, связанных с предстоящими похоронами: государственным гостям надлежало устроить прием, соответствующий их положению и должности; военный ритуал… и весь этот фарс в память о ничтожестве должен пройти безупречно.
К восходу солнца платье было готово. Ложиться спать уже не имело смысла; Анна ощущала необычайную ясность ума, превосходившую усталость. Она отвела опирающуюся на нее всей тяжестью фрау фон Гарлиц в ее спальню и поспешила вниз. День выдался холодным и пасмурным. Все придерживались сценария: официальные гости исполняли свои роли с умело отрепетированным, формальным достоинством, которое наводило на подозрение, что похороны для них — такая же неотъемлемая часть карьеры, как выработка стратегических решений и инспектирование войск. В первом ряду за гробом, украшенным согласно церемониалу нацистскими флагами и цветами, шел, стиснув челюсти, представитель Геринга, широкий и массивный, как танк. Позади, в окружении детей, подобно черному ангелу, плыла фрау фон Гарлиц, бледная, невозмутимая, не от мира сего. Под аккомпанемент речей о заслугах покойного перед отечеством, высокопарно звучавших среди каштанов, его предали земле, где он родился, опустив в семейную могилу. Но, как покажет история, ненадолго.
