– И ведь благодарности все равно не дождешься. Мимолетная улыбка – это в лучшем случае, – вдруг говорит он.
Я поранил руки о шершавую промерзшую кору поленьев, но было уже поздно идти к машине за перчатками, я бы сразу растерял все то преимущество, которое мне удалось завоевать своим благородным поведением.
– И даже от жены, – продолжает он. – Хоть весь день мой посуду, спасибо тебе не скажут. Можешь из кожи вон лезть, проявляя внимание. Любые подарки: большие, средние, маленькие – они тут не в счет. Тут ценится совсем другое.
В диком визге, стоящем вокруг, его слова долетали до меня урывками вместе с деревянными стружками, которые оседали на волосах, летели в глаза, в рот, смешиваясь с запахом масла и бензина. Мне казалось, что Витторио не обращается конкретно ко мне, но к более широкой аудитории, к потенциальным слушателям и наблюдателям, спрятанным в окрестностях, покрытых снегом.
– Ты хоть в лепешку расшибись. Забудь о себе. Забудь, кто ты. Отойди на второй план, превратись в статиста. Изображай из себя зрителя, ассистента и почитателя. А толку чуть. Ты все равно ничего не добьешься.
От злости он работал прямо как маньяк, мне казалось, что он набрасывается на каждое новое полено, которое я ему подкладываю, все с большей и большей яростью, и с каждым разом визг становится все сильнее, а дыма и опилок все больше.
– Есть обязательная связь, – говорил он, – между тем, что ты отдаешь, и что у тебя отбирают. Сколько ты отдаешь, не имеет значения. Все равно отберут у тебя гораздо больше. И попросят больше. А того, что у тебя попросят, у тебя может и не быть. Ты только и делаешь, что заполняешь товарами свой магазин. Товарами, которые ты хотел бы подарить тем, кого любишь. Товарами съедобными и несъедобными. Жидкими и твердыми. Всех цветов, всех размеров. Тебе кажется, что их у тебя более чем достаточно. Что можно даже от чего-то освободиться. Чтобы было попросторнее. Но вот она оглядывается вокруг. И обнаруживает, что как раз того, чего она хотела, нет. Возможно, она не скажет тебе об этом. Но она об этом подумает. Наверняка подумает. У нее будет такой разочарованный вид…
Он поворачивается и смотрит на меня, его взгляд полон такой ярости, что я уже почти хочу, чтобы отказали все тормоза и наконец произошел взрыв. Пусть будут дикие вопли, пинки, искаженные лица, пусть высунется из окна хозяйка, пусть звучат обвинения, оскорбления, пусть все летит к черту! Я не боюсь! Будь что будет!
Витторио продолжает пилить, его мощные руки дрожат от вибрации, глаза сощурены – щепки летят, куда попало, – порой кажется, что он вот-вот потеряет равновесие, но он не только не замедляет скорость, а, наоборот, все увеличивает ее: может, хочет создать мне дополнительные сложности, а может, просто не способен справиться со все возрастающей яростью.
– Так что вполне возможно, прав ты, дорогой Уто! Прав, что плюешь на все. И на всех. Отдаешь минимум. Берешь то, что тебе нужно. Только так и надо поступать. Только так.
За двадцать минут он уже напилил целую гору поленьев высотой с хозяйку дома и способную замуровать ее в доме надежнее, чем снег. Но он не останавливался, он продолжал пилить, словно хотел разом решить все жизненные проблемы, раздать долги, заплатить проценты и наделать новые.
– Ты из кожи вон вылезаешь. Чтобы только угодить. Отказываешься от всего, что мог бы совершить в жизни. А жизнь ведь не так уж долга, Уто. Но ты можешь совсем загубить ее. Только ради нее. Пожертвовать собой. Как кретин. Стать аскетом. Попрощаться с солью и со всем остальным. А потом появляется какой-нибудь мальчишка. Холодный и циничный. То ли хулиган. То ли ангел. И она теряет голову. Совершенно теряет. Как она на него смотрит! Что она учуяла? Оказывается, именно его она и ждала.
Я продолжаю подносить ему поленья, руки болят, уши разрываются от речей Витторио и визга бензопилы, в глазах и горле щиплет от стружек и дыма, мне очень хочется ответить ему, но я молчу. Я стараюсь работать как можно быстрее, только чтобы не отстать, не доставить ему такого удовольствия: я поднимаю, переношу и принимаю дрова, как заведенный, иногда мне удается даже обогнать его и вынудить его поддерживать просто бешеный темп. Между нами происходит отчаянное соревнование, в котором никто не хочет проигрывать; мы часто сталкиваемся плечами, с немыслимой злобой выдыхаем друг другу в лицо клубы пара и все больше и больше ускоряем темп.
В конце концов я так выгрался во все это, что крикнул ему, перекрывая шум:
– А теперь пилить буду я!
Витторио посмотрел на меня неуверенно, с подобием иронической улыбки, видимо, он сомневался в моих способностях в этой области и вообще в прочности моих связей с материальным миром.
Тем самым он отрезал мне путь к отступлению, я протянул руку к бензопиле:
– Дай мне! – крикнул я.
Он еще раз пристально посмотрел на меня – весь в поту и стружках – и протянул мне бензопилу.
Думаю, он решился на это еще и потому, что безумно устал, несмотря на всю его якобы неиссякаемую энергию: ведь он просто в бешеном темпе распилил не меньше центнера дров, И вот он стоит и смотрит на меня с вызовом, а я хватаю бензопилу за рукоятку и яростным движением опускаю ее на полено: невидимые металлические зубья впиваются в него и мгновенно выедают бороздку в древесине, ошметки которой веером разлетаются вокруг вместе с дымом и пронзительным визгом.
– Ну, молодец, – говорит Витторио. – У тебя все получается, за что бы ты ни взялся. Ты многосторонний гений. Марианна права. Смотрите на него, он преисполнен человеколюбия! Он так предан другим!
Я продолжаю работать, ноги скользят по подтаявшему, обледеневшему снегу, по лбу и по телу под курткой струится пот, он – ледяной, хотя я в постоянном движении и расходую много сил, хотя изнутри меня сжигают злоба и отчаяние. Оказывается, все это гораздо труднее, чем мне казалось со стороны, пока я смотрел, как работает Витторио, я не могу выдержать его темп, движения мои не так уверены и точны, к тому же его косые взгляды в мою сторону раздражают, подгоняют и совершенно сбивают меня с толку.
– Ну я, наверно, должен сказать тебе спасибо. И руки тебе лизать, как пес, которого выловили из реки?
Он никак не может остановиться, сдержать свою ярость, а я с не меньшей яростью продолжаю пилить, и вдруг полено, которое я пилю, раскалывается раньше, чем я ожидал, а может, просто соскальзывает с обледеневшего пня, во всяком случае, оно внезапно исчезает, и я нависаю над пустотой, теряю равновесие, сжимая в руке ревущую бензопилу, и всей тяжестью падаю вперед, падаю медленно, но неотвратимо.
Моя левая нога.
Застежка на моем левом сапоге.
Моя левая рука.
Неудержимая дрожь в правой руке.
Взгляд Витторио сверху вниз (удивление-тревога).
Мой взгляд снизу вверх (нейтрально-любопытный).
Я всей тяжестью падаю вперед (полная потеря равновесия).
Мое дыхание – ровное.
