Я собрал все мои любимые книги. Не все книги сохранились у меня, поэтому я брал, некоторые из них, у друзей. Кое-какие книги детства я наново купил в магазине.
Мы писали программу два часа, а когда закончили, ведущая сказала мне, что все получилось очень хорошо. Я рассказал достаточно, чтобы выбрать самые лучшие куски, ведь программа будет идти двадцать шесть минут.
Я посмотрел на журналистку. Ее глаза излучали океанское спокойствие. Она не понимала, что она профнепригодна. И что она загубила передачу.
Она верила в еще один журналистский миф.
Наполовину он состоит из святой веры в ваш магнитофон, в пленку и монтажный стол.
Во второй половине этого мифа позорно болтаются ваша неуверенность, непонимание того, что вы делаете с гостем, и ощущение беседы, как похода в супермаркет, где нужно накидать продукты в корзину на месяц вперед.
В конце этого мифа ожидает своего часа огромная лопата, которой вы хороните свою программу.
Попробуем разобраться почему.
Проведем эксперимент: посадите перед собой свою бабушку и, чтобы не дать ей возможность давать вам привычные советы, расскажите ей историю вашего дня. Расскажите, где вы были и что делали, познакомьте с подробностями и оценками ваших действий и с тем, кто и что вам сегодня рассказал.
Но перед этим дайте в руки вашей бабушки часы и предупредите, что вы должны уложить весь свой рассказ в десять минут. И как только истечет очередная минута, вы просите бабушку давать вам сигнал.
Итак, вы начинаете.
У вас есть достаточно времени, чтобы описать все события дня. Вы подробно описываете завтрак, толчею в метро и даже поездку к бабушке. То, что вы поехали к ней под сильным нажимом родителей, вы корректно не упоминаете.
Но времени у вас столько, что вы успеваете рассказать бабушке все, и даже то, что вы заехали к Джорджу, и этот осел ушел за пять минут до вашего прихода. А вам нужно было, наконец, забрать у него пару музыкальных дисков, которые он уже месяц держит у себя и не отдает.
Итак, вы заканчиваете рассказ, и у вас еще остается пару неиспользованных минут.
Вы выводите вашу бабушку из радостной комы, в которую она впала, потрясенная вашим подробным рассказом, и радуете ее снова.
Вы говорите, что уважаете ее почтенные года и провалы в памяти, и специально в честь вкусного клубничного пирога, который стоит на столе, вы готовы повторить рассказ, но уже в сокращенном виде, за две минуты.
Бабушка азартно хватается за часы и дает старт.
Зная, что у вас всего две минуты, а рассказать вы должны обо всех событиях дня, вы будете сжаты и конкретны. Некоторые события вы обозначите двумя словами: «Потом я забежал к Джорджу, но его не было». Вы даже не назовете Джорджа ослом, хотя он им является, и не упомянете, что он ушел, вас не дождавшись, уже в третий раз. То есть это правда, но у вас на эти детали нет времени.
Вы будете очень стараться, но, когда ваша бабушка выкрикнет, что время закончилось, вы вряд ли успеете уложиться.
И дело не в мстительной бабушке, которая за ваши редкие визиты украла у вас целую минуту, а в том, что за две минуты тяжело описать весь день.
Но мы не будем искать виноватых, а обратим внимание на то, что оба раза вы рассказывали одну и ту же историю по-разному.
И разной у вас была не только плотность изложения, но и, что самое главное, плотность мысли.
В реальной жизни вы пользуетесь этим механизмом автоматически.
Моя жена за трехминутной чашкой кофе успевает рассказать своей подруге не только обо всех моих последних выявленных недостатках, но и о том, что она снова ездила на озеро Комо. И там опять рассматривала дом Джорджа Клуни, но уже в мощный полевой армейский бинокль, который купила за двадцать долларов на распродаже имущества в близлежащем военном городке. Там, кстати, недорого продавались еще какие-то ракеты, но жена их не взяла, потому что они стоили по восемьдесят пять долларов за пару. Они были большие и грязные, но тем не менее их оптом купили какие-то бородатые иностранцы.
Все это моя жена укладывает в минуту, в оставшиеся две отвечает на уточняющие вопросы, и у нее с подругой еще остается время, собственно, на кофе.
Итак, в жизни вы всегда мгновенно ориентируетесь в обстоятельствах и мыслите, и излагаете все, что необходимо, с нужной плотностью, с учетом имеющегося времени.
Но вспомним важный тезис: эфир – это профессиональная реконструкция жизни, которую зритель не должен заметить.
Что вы хотите от интервью?
Каждый раз разное.
Кто-то выпустил книгу, кого-то неожиданно назвали отцом, и он теперь в прострации, а от кого-то вы хотите большое интервью, потому что вам дали ощутимое пространство в журнале, или у вас есть свободный час в эфире.
Если речь идет о маленьких форматах, то там, даже если вы новичок, вам понятно, что делать. Интервью одной темы, как маленькая заметка. Вам, как я надеюсь, не придет в голову, беседуя с боксером о его вчерашней победе, спросить, что он думает о клонировании овец. Вы благоразумны, и помните, что челюсть у вас одна, а количество зубов строго ограничено.
Но как только вы получаете пространство эфира и свободную тему, то в вас вселяется дьявол. Помахивая рогами, которые, обычно, у молодых журналистов появятся несколько позже, дьявол говорит следующее:
– Парень, ты, наконец, договорился про интервью с этим высокомерным болваном, которого тем не менее многие по ошибке называют звездой. Вспомни, сколько мучений ты перенес, пока он дал согласие. Как тебе пришлось унижаться, чтобы твоя родственница, которая приходится ему свояченицей, нажала на него. Ты даже возил ее на речку, чтобы она подышала свежим воздухом. Вспомни, как она стояла на мостике и ворчала, что ты специально привез ее в плохую погоду, и как ты сдерживал себя, чтобы не столкнуть ее в воду. И вот твой звездный миг! Эта звезда дает тебе целый час разговора. Не будь дураком, потрать этот час как надо. Ты уж потроши его так, чтобы потом сделать из этого материала не одно, а двадцать одно интервью, пять сценариев для Голливуда и детский комикс.
Помни, ты должен наконец стать богатым!..
И молодой журналист приходит к звезде, достает диктофон и блокнот и задает «главный ошибочный вопрос любого молодого журналиста».
О том, что этот вопрос нельзя задавать, написаны диссертации.
Лучшие преподаватели журналистики тратят семестры занятий, чтобы предостеречь студентов от задавания этого вопроса, подробно объясняя пагубность его смысла.
В научных журналах можно обнаружить статьи, что этот вопрос пагубно действует на экологию.
Молодого журналиста предупреждают, что, услышав этот вопрос, объект интервью начинает биться в истерике и выгоняет журналиста вон или начинает его презирать до конца жизни. Объект это делает потому, что начинает чувствовать себя героем моего любимого фильма Гарольда Рэмиса «День сурка» («Groundhog Day»), потому что слышал его миллион раз.
