— Я принимаю жизнь такой, как она есть, — сказал я. — Как и большинство людей на свете. Живу, пока живется.
— А чего вы ждете от жизни, Браун? Я знаю, как ответила бы ваша мать.
— Как?
— Она посмеялась бы надо мной за то, что я сам не знаю ответа. А чего она хотела? Полноты жизни. Но в это понятие для нее входило почти все. Даже смерть.
Доктор Мажио встал и подошел к краю веранды.
— Мне что-то померещилось. Наверно, ночью на душе всегда тревожно. Я действительно любил вашу мать, Браун.
— А ее любовник... Что вы о нем скажете?
— Она была с ним счастлива. Чего же все-таки хотите вы, Браун?
— Я хочу управлять этой гостиницей, хочу, чтобы она была такой, как раньше, пока не пришел Папа-Док, чтобы Жозеф суетился в баре, девушки купались а бассейне, машины подъезжали к веранде; хочу слышать глупый и веселый гам, звяканье льда в бокалах, смех в кустах, ну и, разумеется, хруст долларовых бумажек.
— Ну, а еще?
— Еще? Наверно, чье-нибудь тело, для любви. Как моя мать.
— А еще?
— Бог его знает. Разве этого мало, чтобы скоротать свой век? Мне уже под шестьдесят.
— Ваша мать была верующей.
— Не очень.
— У меня еще сохранилась вера, хотя бы в непреложность кое-каких экономических законов, а вот вы утратили всякую веру.
— Утратил? Может, у меня ее никогда и не было. Да ведь всякая вера — ограниченность, не правда ли?
Некоторое время мы сидели молча за опустевшими бокалами. Потом доктор Мажио сказал:
— У меня вести от Филипо. Он в горах за Ле-Ке, но думает пробраться на север. С ним двенадцать человек, включая Жозефа. Надеюсь, что хоть остальные не калеки. Двух хромых на отряд вполне достаточно. Он хочет соединиться с партизанами у доминиканской границы, говорят, их там человек тридцать.
— Ну и армия! Сорок два человека.
— У Кастро было двенадцать.
— Но вы же не станете утверждать, что Филипо — второй Кастро.
— Он думает создать учебную базу возле границы. Папа-Док согнал крестьян с земли на десять километров в глубь страны, так что если там и нет надежды получить пополнение, зато тайну соблюсти можно... Ему нужен Джонс.
— Зачем ему Джонс?
— Он очень верит в Джонса.
— Лучше бы он достал пулемет.
— Вначале военная подготовка важнее, чем оружие. Оружие всегда можно взять у мертвых, но сперва надо научиться убивать.
— Откуда вы это знаете, доктор?
— Иногда они вынуждены довериться одному из нас.
— Одному из вас?
— Коммунисту.
— Просто чудо, что вы еще живы.
— Если в стране не будет коммунистов — а большинство из нас числится в черных списках ЦРУ, — Папа-Док перестанет быть оплотом свободного мира. А может, есть и другие причины. Я хороший врач. В один прекрасный день... и он может заболеть...
— Эх, если бы ваш стетоскоп мог убивать.
— Да, я думал об этом. Но, видно, он меня переживет.
— Во французской медицине модны всевозможные свечи и piqures [инъекции (фр.)].
— Сперва их испробовали бы на ком-нибудь другом. И вы в самом деле думаете, что Джонс... Да он годится только на то, чтобы смешить женщин.
— У него есть опыт войны в Бирме. Японцы воевали лучше тонтон-макутов.
— О да, он хвастает своими подвигами. Я слышал, в посольстве ему просто смотрят в рот. Что ж, он их развлекает в обмен на гостеприимство.
— Вряд ли он хочет просидеть всю жизнь в посольстве.
— Но и умереть на его пороге ему тоже не хочется.
— Всегда можно бежать.
— На риск он не пойдет.
— Рисковал же он — и немалым, — когда пытался надуть Папу-Дока. Не следует его недооценивать только потому, что он хвастун... Кстати, хвастуна легко перехитрить. Можно поймать его на слове.
— Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, доктор Мажио. Я не меньше, чем Филипо, мечтаю, чтобы он убрался из посольства.
— Но ведь вы сами его туда привели.
— Я себе не представлял...
— Чего?
— Ну, это уже другой разговор... Я бы все отдал...
Кто-то шел по аллее. Подошвы скрипели по мокрым листьям и скорлупе кокосовых орехов. Мы замолчали, застыв в ожидании. В Порт-о-Пренсе никто не гуляет по ночам. Носит ли доктор Мажио с собой револьвер? На него это непохоже. Кто-то остановился под деревьями у поворота аллеи. Послышался голос:
— Мистер Браун!
— Да?
— Вы мне не посветите?
— Кто там?
— Пьер Малыш.
Вдруг я почувствовал, что доктор Мажио исчез. Удивительно, до чего бесшумно умел двигаться этот могучий человек.
— Сейчас посвечу, — крикнул я. — Тут никого нет.
Ощупью я снова направился в бар. Я знал, где найти фонарик. Когда я его зажег, я увидел, что дверь на кухню открыта. Я взял лампу и вернулся на веранду. Пьер Малыш поднялся по ступенькам мне навстречу. Я уже несколько недель не видел его плутоватой мордочки. Куртка у него промокла насквозь, и он повесил ее на спинку стула. Я налил бокал рома и стал ждать объяснений — он редко появлялся после захода солнца.
— У меня сломалась машина, — сказал он, — я переждал, пока не утих дождь. Сегодня что-то долго не включают свет.
Я спросил по привычке — в Порт-о-Пренсе это было постоянной темой светской беседы:
— Вас обыскали на заставе?
— В такой ливень не обыскивают, — сказал он. — В дождь нет никаких застав. Нельзя требовать от милиционера, чтобы он работал во время грозы.
— Давно я вас не видел, Пьер Малыш.
— Я был очень занят.
— Неужели так много новостей для светской хроники?
В темноте послышалось хихиканье.
— Что-нибудь всегда найдется. Мистер Браун, сегодня большой день в моей жизни.
— Неужели вы женились?
— Нет, нет, нет. Гадайте дальше.
— Получили наследство?
— Наследство в Порт-о-Пренсе? Что вы! Мистер Браун, я приобрел радиолу.
— Поздравляю. Она работает?
— Не знаю, я еще не купил пластинок. Заказал Хамиту пластинки. Жюльетт Греко, Франсуазу Арди, Джонни Холлидея...
— Я слышал, мы потеряли Хамита.
— Как? Что случилось?
— Он исчез.
— Первый раз в жизни, — сказал Пьер Малыш, — вы меня обскакали. Кто вам сообщил эту новость?
