На другой день после выхода книги они собирались уехать в короткий отпуск — такой был замысел: провести несколько дней в деревне, отдохнуть в коттедже, который принадлежал одному из их знакомых. Марджори уже вовсю занималась новой книгой и намеревалась взять с собой пишущую машинку, чтобы не терять зря время. А еще — поработать в саду, пока подруга будет слушать радио и стряпать вкусную еду, а по вечерам они будут заводить граммофонные пластинки, под которые Мария будет заниматься своим вышиванием. Марджори очень живо помнила ее руки — тонкие, изящные — и то, как игла с изысканной точностью входит в полотно и выходит обратно.
— Кто это маленькое создание, похожее на ведьмочку? — спросила Делия. — Ее лицо кажется мне знакомым. Она, случайно, не актриса? Уверена, что видела ее по телевизору и в кино.
— Мария Харкнесс, — ответила Свифт, с трудом заставив себя выговорить это имя. — Она была… большой моей подругой.
— Ну конечно! Ее жизнь еще более скандальна, чем у Джессики. Она всегда фигурирует в каких-нибудь шокирующих газетных заметках. То она с кем-то сбежала, то чья-то жена обвиняет ее в неописуемых оргиях и разрушении счастливой семьи.
Джордж заметил душевные страдания Марджори.
— Я думаю, она была больше, чем просто подругой, — заключил он так тихо, что остальные не могли услышать.
Писательница молча кивнула, губы ее были крепко стиснуты.
— Она порвала мою новую книгу, перед тем как сбежать. Ту, что я писала. В клочья. Первый экземпляр и машинописную копию, которую я спрятала для лучшей сохранности. Каждую страницу и все мои записи.
Мария оставила ей записку в пишущей машинке:
«Ты держишь меня в клетке, ты зациклена только на своей работе, ты не желаешь принять, что у кого-то, кроме тебя, тоже есть артистическая душа. Я должна от тебя вырваться. Я должна жить той жизнью, которой действительно хочу жить».
Жизнь, которой она хотела жить. А что за жизнь она вела до того, как поселилась с Марджори? Актриса на эпизодические роли, редко занятая в фильмах, подвизающаяся в жалкой роли официантки. «Временно отдыхающая», как любят говорить актеры.
Это и было, как она поняла, главным козырем Макса. Тот был продюсером, и, конечно, карьера Марии внезапно расцвела. Ее тип красоты вошел в моду; она усиленно старалась создать себе имя. Свифт — ненавидя себя за то, что делает, — сходила на спектакль, в котором подруга была занята. Глупая, банальная салонная пьеса, где Мария играла горничную, субретку. Ей не было суждено подняться до чего-либо выше субретки — душа субретки не пускала. Марджори после антракта ушла домой, в квартиру, которую они тогда делили с Марией, где когда-то были так счастливы. Квартиру, стремительно лишившуюся хорошей мебели и красивых вещей, по мере того как деньги неумолимо таяли.
Значит, это не Ад, а всего лишь Чистилище? Просто неотъемлемая часть обычного житейского страдания, цена, которую платишь за то, что кого-то любишь. Эта реакция на уход Марии принадлежала Аду, о чем каким-то невообразимым образом узнала Беатриче Маласпина.
— А ваша фотография тут есть? — спросила Марджори у Джорджа.
Фотографий с изображением Джорджа было несколько. Школьник в мешковатых, доходящих до колен штанах. Серьезный темноволосый мальчик, похожий на сову, в очках с проволочной оправой, неуверенно глядящий в камеру. На заднем плане виднелись размытые фигуры в движении: другие мальчики, человек в черной сутане. Потом еще один, студийный портрет, выполненный в Париже, где Хельзингера запечатлели с серьезным выражением лица, в академическом головном уборе и мантии и со свитком пергамента в руке. Вот он в Кембридже, выезжает на велосипеде из ворот церкви Святой Троицы, также в совиных очках. Кажется, тогда шел дождь, и развевающаяся мантия свидетельствует о резком ветре, который дул в городок из степей. А вот снимок, сделанный в меблированной квартире на Ричмонд-Террас, обшарпанной маленькой комнатке с кроватью, письменным столом и маленьким окном.
— До чего же гнетущий вид! — импульсивно ужаснулась Марджори, прежде чем успела заткнуть себе рот. Ведь сама только что сетовала по поводу своего убогого, наводящего тоску жилища — так какое она имеет право бросать камни в других?
— Ужасный! — согласился Джордж. — И отвратительная пища. До чего я ненавижу английскую еду. Изгнанник — вот что говорит обо мне эта фотография. Погруженный в свою науку, лишенный всех радостей, кроме интеллектуальных. А когда они исчезают, — сказал он самому себе, — что остается у человека?
Уайлд смотрел на набор фотографий, где был запечатлен он сам. Вот выпускная фотография, их гарвардский выпуск, 50-го года. Вот он в норвежском свитере, опирающийся на костыли; это было в ту зиму, когда он упал на горнолыжном склоне. Вот он входит в двери облицованного мрамором здания банка, в темном пиджаке, неотличимый от остальных мужчин вокруг. Вот он в Белом доме, с родителями, в официальном костюме, на президентском приеме для щедрых меценатов и людей, собирающих деньги на благотворительные нужды. Его мать собаку съела на сборе благотворительных средств.
Чистилище? Хм. Просто жизнь. Эти фотографии не возбуждали в нем никаких эмоций. В отличие от фотографий в нижней комнате.
6
Делия была ослеплена!
Ключ от этого помещения Люциус молча взял в комнате второго этажа, где он висел на крючке, на нарисованной голубятне. Это был не тяжелый старый ключ, а современный, блестящий, медный, который гладко, без помех вошел в отполированный замок на верхней двери.
Не только Воэн, все были ослеплены, когда дверь отворилась. Свет — вот первое и всеподавляющее впечатление, когда они, друг за другом, вошли в верхнюю комнату башни. Солнечный свет лился сквозь окна, расположенные по всему периметру; они не были широкими, но пропускаемый свет отражался и рассыпался во все стороны от сверкающих стен. Снаружи славила божий мир какая-то птичка, а когда подруга на миг умолкла, другая подхватила ее песню.
Здесь не нашлось коллажей, не было накладывающихся друг на друга образов. Вместо этого неровная поверхность стен оказалась покрыта кусочками керамической плитки, образуя блестящую, переливающуюся мозаику из белого, черного, красного, оранжевого и золотого.
— Как у Климта, — нашел сходство Люциус.
— Просто дух захватывает, — охнула Делия.
— Каким образом Беатриче могла провести здесь хотя бы пять минут, не ослепнув? — спросила Марджори.
— Взаимодействие света и цвета поразительное, — удивился Джордж. Он подошел к одному из окон. — А вид! Это и в самом деле рай.
Воэн подошла к стоящему у другого окна Уайлду. Перед ними расстилался пейзаж на все времена: зеленый, полный весенних надежд, настоящий гобелен из кипарисов, полей, четких линий виноградников, оливковых рощ — каждый элемент со своим отличительным цветом и оттенком. Холмы выглядели так, будто их изгибы были произведением руки живописца, и за всем этим синело и сияло море.
