По ночам не спалось, и я много читал. Таблетки принимать не хотелось, и по совету Сьюзи-Провидицы я глотал естественный экстракт валерьяны, ел овсяную кашу и пил настой ромашки. Заснуть это не помогало, но хотя бы немного снимало напряжение. Я решил прочитать все, что возможно, о катарах. В одной книге описывалась повседневная жизнь одной деревушки в Пиренеях, где жили люди этой веры в конце XIII столетия, через пятьдесят лет после того, как Бернар Роше, если верить легенде, покинул Мелиссак. Я сравнивал прочитанное с версией Поннефа относительно нашей (как катаров) реинкарнации. Все же не вполне понятно, насколько его концепция опирается на скрупулезное изучение событий давней истории, а насколько является плодом воображения. Выстроить события так или иначе не представляло бы для него особой трудности, но мне надо было точно знать, что именно он придумал. Вот я и начал собственные изыскания, прочесав для начала книжные лавки в поисках литературы о катарах, а затем подумав, что надо бы записаться в университетскую библиотеку и заняться вопросом поосновательнее.
От дочери Ману (жена разговаривать со мною отказывалась) я узнал, что за побоище, устроенное на площади Сан-Хауме, ее отца приговорили к трем месяцам заключения. Она сообщила мне время приема посетителей, и, отправившись в тюрьму, я обнаружил, что Ману уже далеко не так подавлен, как во время продолжительной борьбы с городскими властями. Поражение он, судя по всему, воспринял с достоинством и теперь, по собственным словам, наслаждается относительной тишиной и покоем. Жена официально подала на раздел имущества (развод для правоверных католиков по-прежнему неприемлем), что его ни в коей мере не огорчало. Ману подумывал о возвращении в Кордову, где можно пристроиться на ферме у двоюродного брата. «Да, — со вздохом сообщил он, отвечая на мой вопрос, — брат разводит кроликов».
Дни стояли холодные и солнечные. Дважды я отправлялся на долгие загородные прогулки, однажды, почти на рассвете, тронувшись в путь, целый день бродил по холмам Колсакара неподалеку от Вика, в другой раз отправился в Ситжес, на море. Вернувшись, я обнаружил у себя под дверью открытку. На сей раз происхождение ее тайны не составляло. Сейчас, когда крольчатника больше нет, только люди крыши могли проникнуть ко мне через разбитый на ней просторный дворик.
На открытке был изображен знаменитый дом, построенный Гауди на Пассеиг де Грасиа. Мастер, как всегда, начисто отказывался от прямых линий. Фотография сделана в вечернее время с террасы на крыше, представляющей собою лабиринт расходящихся в разные стороны дорожек и нагромождение дымоходов необычной формы. Я перевернул открытку. Текст был написан большими буквами, как и в предыдущий раз, зелеными чернилами. Собственно, не текст, а день и час: 24 декабря, 23.00. Одиннадцать часов вечера, в сочельник.
А сочельник — завтра.
Зеленые чернила, лаконичность послания, место встречи, на которое намекает иллюстрация на открытке, — все подталкивало меня к мысли, что за этим стоит Нурия. А может, она сама написала открытку. Ясно, что от меня и ожидалось именно такое предположение. Что ж, если открытку действительно послала Нурия и если, следуя указаниям, я наконец снова встречусь с ней, любой риск того стоит. Слишком долго я ждал, пора принимать решение. Эту ночь я проспал крепким, здоровым сном. Сном под сенью Нурии. Проснулся с ощущением близости ее теплого тела.
Снова прекрасный день. Солнце, вышедшее из-за морского горизонта, покачивалось над крышами. Приятно пить кофе на веранде, прислушиваясь к суете рынка прямо подо мной. Я принял душ, оделся и сразу взялся за работу, зная, что в противном случае можно проболтаться весь день в нетерпеливом ожидании вечера и всего того, что он, вполне вероятно, принесет.
А так часы бегут легко и незаметно. Перед обедом я на всякий случай позвонил Евгении. Если что-нибудь пойдет не так, пусть хоть один человек знает о назначенном мне свидании. Евгения оказалась дома, и мы условились встретиться на улице Грасиа. На улице Лаэтана я поймал такси и направился туда.
Мы уселись за столик, заказали по тарелке горячего овощного супа, я бегло рассказал Евгении о том, как протекала моя жизнь после выписки из больницы, после чего извлек из кармана открытку.
— Ты уверен, что тебе это надо? — спросила Евгения.
— Да, конечно.
— Ясно, — кивнула она. — Хочешь, я пойду вместе с тобой? Просто чтобы убедиться, все ли в порядке. Мозолить глаза не буду, где-нибудь в тени, шагах в двадцати, пристроюсь.
— Э-э… Да нет, спасибо, не стоит, пожалуй. Завтра позвоню подтвердить, что я жив.
— Видишь ли, ты вовсе не обязан идти туда. В конце концов, пусть все развивается своим чередом.
Я промолчал. С той минуты, как вернулся в начале августа в Барселону, я ждал некоего послания, знака. И вот получаю таинственную бандероль, в ней приглашение (я уже убедил себя в том, что это именно приглашение), так как же я могу его отклонить?
— Между прочим, — убедившись, что отказаться от принятого решения меня не заставишь, Евгения переменила тему разговора, — почему ты даже не позвонил мне из больницы, не сказал, что с тобой стряслось? Ведь ты там целых две недели провалялся. Я несколько раз пыталась с тобой связаться. Думала, ты опять исчез, боялась даже, что умер, с твоим-то образом жизни. Ты должен был позвонить мне. Друзья так не поступают.
— В чем виноват, в том виноват. Извини. Но мне требовалось побыть одному, совершенно одному. Чтобы никто не смущал своими мнениями или взглядами. Одному среди больных, среди умирающих. Это был важный урок для меня. Даже больше — едва ли не дар, привилегия, возможность заглянуть в темные уголки человеческой души. Самая первая ночь в больнице. Знаешь, я ведь умирал, был уверен, что умираю. И мне надо было время, чтобы обо всем поразмыслить.
Евгения переменила позу и улыбнулась.
— Ладно, Лукас, все понятно. Кажется, понятно. Ты прощен.
Закончив обед чашкой кофе, мы вышли из ресторана. Уже смеркалось, похолодало. На улицах было полно народу, люди покупали рождественские подарки, повсюду царило приподнятое настроение, но я был далек от этой праздничной суматохи. Даже от Евгении я был далек. Ощущение тепла и интимной близости, с которым я проснулся сегодня утром, не отпускало меня весь день, хотя подробности сладостного сновидения сейчас я бы вспомнить уже не смог. Я знал, что, как бы все ни обернулось, идти на свидание должен. Иначе всю жизнь буду жалеть, что пропустил его.
Я пошел домой и прилег отдохнуть. Лежал долго, слушая музыку и пытаясь свести отрывки ускользающих воспоминаний в цельную картину.
На веранде послышалось какое-то шевеление. Может, кошка. И мгновенно что-то отозвалось внутри меня — такое же шевеление… Цель, которая до тех пор оставалась настолько неопределенной, что я не способен был распознать ее, вдруг предстала во всей своей четкости. Мне подумалось, что это стихотворение. Стихов я не писал уже целый год. Барабаня пальцами по столу, я сел за свою старенькую «Оливетти». А может, вовсе не стихотворение. Или, если все же стихотворение, то, может, улетело оно с прощальным возгласом в тот же хаос, из которого возникло.
