— Тебе звонил какой-то приятель, — не здороваясь, ответила она, — просил передать, что ты им всем нужен. Сказал, чтобы ты срочно приехал.
— И больше ничего не передавал?
— Нет, — ответила она и отключилась.
То, что она сказала, звучало как-то странно. Я не знал, куда уехала наша компания и где ее искать. И немного удивился тому, что Юля разговаривал не в своей обычной манере, а торопливо, холодно и почти официально.
— Ну, что? — поинтересовалась Даша. — Какие-то неприятности?
— Может быть, может быть, — ответил я, думая, что в этом случае можно предпринять. Единственной зацепкой оставалась квартира Льва Николаевича, других ориентиров я просто не знал. — Мне нужно кое-куда сходить.
— Мне пойти с тобой? — потягиваясь и сдерживая зевок, спросила она.
— Не стоит, лучше отдыхай. Я вернусь, как только освобожусь, — пообещал я, направляясь к выходу.
— Как знаешь. Будешь уходить, захлопни за собой дверь, — прячась под одеяло, сказала Даша, потом добавила, как говорится, со значением в голосе. — Будь осторожен.
Занятый своими мыслями, я, скорее всего не обратил бы внимания на тон, с которым говаривали обе женщины, но меня вдруг будто что-то подтолкнуло.
— Что-нибудь случилось? — спросил я, останавливаясь в дверях.
— Нет, нет, все в порядке, — быстро ответила она, незаметно делая предупреждающий знак.
Я её понял и кивнул. Похоже, что мои подвиги пока не кончились. Причем обходиться предстояло без посторонней помощи, Даша была напугана. Здесь явно что-то происходило и, вне всякого сомнения, касающееся меня. Я повесил на грудь броневой щиток, засунул за пояс кинжал, надел простреленный плащ, застегнулся на все пуговицы и пошел на кухню к генералу. Дверь была прикрыта, я распахнул ее без стука. Перебатько с хозяйкой сидели друг против друга, с сосредоточенными лицами. Романтическим отношением и недавней фривольностью между ними и не пахло.
Кажется, мое появление их не обрадовало, и на меня они посмотрели со скрытой тревогой.
— Что-нибудь случилось? — спросил я генерала.
— Нет, а что должно было случиться? — вопросом на вопрос ответил он, расплываясь в фальшивой улыбке. — Все прекрасно!
— Я так не думаю, — серьезно сказал я, — и если вы темните…
— Ну, зачем вы так! — явно волнуясь, воскликнула Анна. — Никто вас не собирается обманывать. Правда, Саша? Вы, кажется, собрались уйти?..
— Да, — сказал я, — но сначала мне нужно переговорить с генералом с глазу на глаз! Вы не могли бы оставить нас наедине.
Выставлять хозяйку с ее собственной кухни было наглостью, но мне так не нравилось поведение новых знакомых, что я спокойно переступил через вежливость и приличия.
Анна дернулась, но ничего не ответила, вопросительно посмотрела на генерала. Похоже, ночные страсти их сильно сблизили. Он поморщился как от чего-то горького и примирительно сказал:
— Ладно, Анюта, выйди, видишь человек не в себе.
Хозяйка пожала плечами и, независимо взмахнув полами прозрачного халатика, вышла.
Мы остались вдвоем. Александр Богданович по-прежнему сидел в одних трусах и это его, похоже, не смущало.
— Ну, и о чем вы хотели со мной говорить? — спросил он умиротворенным голосом, каким обычно говорят с детьми или тяжело больными.
— Вам придется мне рассказать, что случилось сегодня утром.
— Что значит… Я уже говорил, что ничего не случилось. И мне кажется, вам лучше отсюда уйти, — теперь уже холодно, ответил он, — нельзя быть таким навязчивым!
— Я, кажется, не прошу у вас ничего особенного, — начал я, с отвращением сознавая, что голос у меня начинает звучать просительно, — мне нужно всего на всего узнать, что здесь происходит и почему вы все темните…
— Молодой человек! Что вы себе позволяете! — начал генерал, потом поправился. — Вы сами не понимаете, что хотите. И почему вы решили, что я должен заниматься вашими проблемами?
— Вы еще помните, что я вчера спас вам жизнь? — начиная по-настоящему злиться, спросил я.
— Ну и что, разве я спорю, только при чем здесь это? И прошу запомнить, я всего навсего слуга закона и не могу переносить свои личные отношения, — он замялся, не находя нужных слов и кончил с офицерской прямотой, — если совершил преступление — имей мужество нести за это ответственность!
— Понятно, — сказал я, — а теперь рассказывайте, что произошло, пока я спал.
— Нечего мне тебе рассказывать, — перешел на «ты» почти интеллигентный генерал, — дом окружен, и самое лучшее для тебя — сдаться правосудию! Я, возможно, и замолвлю словечко, но отвечать тебе за содеянное всё равно придется по всей строгости закона. Учти, чистосердечное признание и раскаянье смягчают участь!
— Учту, — пообещал я, — а теперь рассказывай все подробно и не крути.
— Нечего мне рассказывать! — сердито ответил он. — Когда стало известно, что ты скрываешься в этой квартире…
— От кого стало известно и кому? — перебил я его наводящим вопросом.
— А если от меня? Или ты думаешь, что я, генерал милиции, стану покрывать государственного преступника и террориста?
— Понятно, значит, заложил меня ты.
— Не нужно, не нужно таких слов! — жестко сказал он. — Что значит «заложил», мы с тобой что, криминальные подельники?! Я только выполнил свой долг и доложил руководству, где скрывается… Где ты прячешься от возмездия!
Я всегда знал, что спорить на нравственно-этические темы с генералами — самое последнее дело, потому опустил свою оценку его поступка и перешел к конкретному допросу:
— Кто блокировал дом?
— Понятно кто, наш ОМОН, а на что ты рассчитывал?
Ни на что подобное я не рассчитывал и попенял себе за легкомыслие и неосторожность. Мне вчера показалось, что этот Перебатько относительно приличный человек, но я ошибся.
— Если не хочешь усугубить свою вину и подставить хозяев, то лучше сдайся, — продолжил он. — Всё равно мы тебя возьмем, только заодно ОМОН разгромит квартиру, и Дашку посадят как твою сообщницу. Если у тебя есть хоть капля чести и совести…
О совести он помянул зря.
В таком контексте это прозвучало слишком вызывающе.
— Совести в твоём понимании у меня нет, и никогда не было, — разочаровал я его, — а выведешь отсюда меня ты. Долг платежом красен.
— Вывести тебя? — засмеялся он. — Кто это заставит меня сделать? Не ты ли?
— А кто же еще? Конечно я.
Александра Богдановича такая самоуверенность окончательно развеселила, он опять засмеялся и посмотрел на меня весело, почти с восторгом.
Я его радость не разделил и стоял над ним, как грозный рок.
